ГЛАВА VI "Итак, все кончено, - сказал он сам себе, - еще утром имел я угол и кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты". И глаза его неподвижно остановились на портрете его матери. Живописец представил ее облокоченною на перилы в белом утреннем платье с алой розою в волосах. "И портрет этот достанется врагу моего семейства, - подумал Владимир, - он заброшен будет в кладовую вместе с изломанными стульями или повешен в передней, предметом насмешек и замечаний его псарей, а в ее спальной, в комнате... где умер отец, поселится его приказчик или поместится его гарем. Нет! нет! пускай же и ему не достанется печальный дом, из которого он выгоняет меня". Владимир стиснул зубы, страшные мысли рождались в уме его. Голоса подьячих доходили до него, они хозяйничали, требовали то того, то другого и неприятно развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец все утихло. Владимир отпер комоды и ящики, занялся разбором бумаг покойного. Они большею частию состояли из хозяйственных счетов и переписки по разным делам. Владимир разорвал их, не читая. Между ими попался ему пакет с надписью: письма моей жены. С сильным движением чувства Владимир принялся за них: они писаны были во время Турецкого похода и были адресованы в армию из Кистеневки. Она описывала ему свою пустынную жизнь, хозяйственные занятия, с нежностию сетовала на разлуку и призывала его домой, в объятия доброй подруги; в одном из них она изъявляла ему свое беспокойство насчет здоровья маленького Владимира; в другом она радовалась его ранним способностям и предвидела для него счастливую и блестящую будущность. Владимир зачитался и позабыл все на свете, погрузясь душою в мир семейственного счастия, и не заметил, как прошло время, стенные часы пробили одиннадцать. Владимир положил письма в карман, взял свечу и вышел из кабинета. В зале приказные спали на полу. На столе стояли стаканы, ими опорожненные, и сильный дух рома слышался по всей комнате. Владимир с отвращением прошел мимо их в переднюю - двери были заперты. Не нашед ключа, Владимир возвратился в залу, - ключ лежал на столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол - топор блестел у него, и, обратясь к нему со свечою, Владимир узнал Архипа-кузнеца. "Зачем ты здесь?" - спросил он. "Ах, Владимир Андреевич, это вы, -отвечал Архип пошепту, - господь помилуй и спаси! хорошо, что вы шли со свечою!" Владимир глядел на него с изумлением. "Что ты здесь притаился?" - спросил он кузнеца. - Я хотел... я пришел... было проведать, все ли дома, - тихо отвечал Архип запинаясь. - А зачем с тобою топор? - Топор-то зачем? Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные такие, вишь, озорники - того и гляди... - Ты пьян, брось топор, поди выспись. - Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во рту не было... да и пойдет ли вино на ум, слыхано ли дело, - подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора... Эк они храпят, окаянные; всех бы разом, так и концы в воду. Дубровский нахмурился. "Послушай, Архип, - сказал он, немного помолчав, - не дело ты затеял. Не приказные виноваты. Засвети-ка фонарь ты, ступай за мною". Архип взял свечку из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить в чугунную доску, собаки залаяли. "Кто сторожа?" - спросил Дубровский. "Мы, батюшка, - отвечал тонкий голос, - Василиса да Лукерья". - "Подите по дворам, - сказал им Дубровский, - вас не нужно". - "Шабаш", - промолвил Архип. "Спасибо, кормилец", - отвечали бабы и тотчас отправились домой. Дубровский пошел далее. Два человека приблизились к нему; они его окликали. Дубровский узнал голос Антона и Гриши. "Зачем вы не спите?" - спросил он их. "До сна ли нам, - отвечал Антон. - До чего мы дожили, кто бы подумал..." - Тише! - перервал Дубровский, - где Егоровна? - В барском доме в своей светелке, - отвечал Гриша. - Поди, приведи ее сюда да выведи из дому всех наших людей, чтоб ни одной души в нем не оставалось кроме приказных, а ты, Антон, запряги телегу. Гриша ушел и через минуту явился с своею матерью. Старуха не раздевалась в эту ночь; кроме приказных, никто в доме не смыкал глаза. - Все ли здесь? - спросил Дубровский, - не осталось ли никого в доме? - Никого, кроме подьячих, - отвечал Гриша. - Давайте сюда сена или соломы, - сказал Дубровский. Люди побежали в конюшню и возвратились, неся в охапках сено. - Подложите под крыльцо. Вот так. Ну, ребята, огню! Архип открыл фонарь, Дубровский зажег лучину. - Постой, - сказал он Архипу, - кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их. Архип побежал в сени - двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: "Как не так, отопри!" - и возвратился к Дубровскому. Дубровский приблизил лучину, сено вспыхнуло, пламя взвилось и осветило весь двор. - Ахти, - жалобно закричала Егоровна, - Владимир Андреевич, что ты делаешь? - Молчи, - сказал Дубровский. - Ну, дети, прощайте, иду куда бог поведет; будьте счастливы с новым вашим господином. - Отец наш, кормилец, - отвечали люди, - умрем, не оставим тебя, идем с тобою. Лошади были поданы; Дубровский сел с Гришею в телегу и назначил им местом свидания Кистеневскую рощу. Антон ударил по лошадям, и они выехали со двора. Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым вился над кровлею. Стекла трещали, сыпались, пылающие бревна стали падать, раздался жалобный вопль и крики: "Горим, помогите, помогите". - "Как не так", - сказал Архип, с злобной улыбкой взирающий на пожар. "Архипушка, - говорила ему Егоровна, - спаси их, окаянных, бог тебя наградит". - Как не так, - отвечал кузнец. В сию минуту приказные показались в окно, стараясь выломать двойные рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли. Вскоре вся дворня высыпала на двор. Бабы с криком спешили спасти свою рухлядь, ребятишки прыгали, любуясь на пожар. Искры полетели огненной метелью, избы загорелись. - Теперь все ладно, - сказал Архип, - каково горит, а? чай, из Покровского славно смотреть. vВ сию минуту новое явление привлекло его внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть, - со всех сторон окружало ее пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на ее отчаяние. "Чему смеетеся, бесенята, - сказал им сердито кузнец. - Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь", - и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз. "Ну, ребята, прощайте, - сказал он смущенной дворне, - мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом". Кузнец ушел; пожар свирепствовал еще несколько времени. Наконец унялся, и груды углей без пламени ярко горели в темноте ночи, и около них бродили погорелые жители Кистеневки.