* * *
	Чугун кагульский, ты священ
	Для русского, для друга славы -
	Ты средь торжественных знамен
	Упал горящий и кровавый,
	Героев севера губя

БАРАТЫНСКОМУ.

	Я жду обещанной тетради:
	Что ж медлишь, милый трубадур!
	Пришли ее мне, Феба ради,
	И награди тебя Амур.

НА А. А. ДАВЫДОВУ.

	Иной имел мою Аглаю
	За свой мундир и черный ус,
	Другой за деньги - понимаю,
	Другой за то, что был француз,
	Клеон - умом ее стращая,
	Дамис - за то, что нежно пел.
	Скажи теперь, мой друг Аглая.
	За что твой муж тебя имел?

НА ЛАНОВА.

	Бранись, ворчи, болван болванов,
	Ты не дождешься, друг мой Ланов,
	Пощечин от руки моей.
	Твоя торжественная рожа
	На бабье гузно так похожа,
	Что только просит киселей.
			 * * *
	У Кларисы денег мало,
	Ты богат - иди к венцу:
	И богатство ей пристало,
	И рога тебе к лицу.

ДРУЗЬЯМ.

	Вчера был день разлуки шумной,
	Вчера был Вакха буйный пир,
	При кликах юности безумной,
	При громе чаш, при звуке лир.
	
	Так! Музы вас благословили,
	
	Венками свыше осеня,
	Когда вы, други, отличили
	Почетной чашею меня.
	
	Честолюбивой позолотой
	Не ослепляя наших глаз,
	Она не суетной работой,
	Не резьбою пленяла нас;
	
	Но тем одним лишь отличалась,
	Что, жажду скифскую поя,
	Бутылка полная вливалась
	В ее широкие края.
	
	Я пил - и думою сердечной
	Во дни минувшие летал
	И горе жизни скоротечной,
	И сны любви воспоминал;
	
	Меня смешила их измена:
	И скорбь исчезла предо мной
	Как исчезает в чашах пена
	Под зашипевшею струей.

ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ.

	Как ныне сбирается вещий Олег
	Отмстить неразумным хозарам,
	Их селы и нивы за буйный набег
	Обрек он мечам и пожарам;
	С дружиной своей, в цареградской броне,
	Князь по полю едет на верном коне.
	
	Из темного леса на встречу ему
	Идет вдохновенный кудесник,
	Покорный Перуну старик одному,
	Заветов грядущего вестник,
	В мольбах и гаданьях проведший весь век.
	И к мудрому старцу подъехал Олег.
	
	"Скажи мне, кудесник, любимец богов,
	Что сбудется в жизни со мною?
	И скоро ль, на радость соседей-врагов,
	Могильной засыплюсь землею?
	Открой мне всю правду, не бойся меня:
	В награду любого возьмешь ты коня".
	
	"Волхвы не боятся могучих владык,
	А княжеский дар им не нужен:
	Правдив и свободен их вещий язык
	И с волей небесною дружен.
	Грядущие годы таятся во мгле;
	Но вижу твой жребий на светлом челе.
	
	Запомни же ныне ты слово мое:
	Воителю слава - отрада;
	Победой прославлено имя твое;
	Твой щит на вратах Цареграда:
	И волны и суша покорны тебе;
	Завидует недруг столь дивной судьбе.
	
	И синего моря обманчивый вал
	В часы роковой непогоды,
	И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
	Щадят победителя годы...
	Под грозной броней ты не ведаешь ран;
	Незримый хранитель могущему дан.
	
	Твой конь не боится опасных трудов:
	Он, чуя господскую волю,
	То смирный стоит под стрелами врагов,
	То мчится по бранному полю.
	И холод и сеча ему ничего...
	Но примешь ты смерть от коня своего".
	
	Олег усмехнулся - однако чело
	И взор омрачилися думой.
	В молчаньи, рукой опершись на седло,
	С коня он слезает, угрюмый;
	И верного друга прощальной рукой
	И гладит и треплет по шее крутой.
	
	"Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,
	Расстаться настало нам время;
	Теперь отдыхай! уж не ступит нога
	В твое позлащенное стремя.
	Прощай, утешайся - да помни меня.
	Вы, отроки-други, возьмите коня,
	
	Покройте попоной, мохнатым ковром,
	В мой луг под устцы отведите;
	Купайте: кормите отборным зерном:
	Водой ключевою поите".
	И отроки тотчас с конем отошли,
	А князю другого коня подвели.
	
	Пирует с дружиною вещий Олег
	При звоне веселом стакана.
	И кудри их белы, как утренний снег
	Над славной главою кургана...
	Они поминают минувшие дни
	И битвы, где вместе рубились они...
	
	"А где мой товарищ? - промолвил Олег: -
	Скажите, где конь мой ретивый?
	Здоров ли? всё так же ль легок его бег?
	Всё тот же ль он бурный, игривый?"
	И внемлет ответу: на холме крутом
	Давно уж почил непробудным он сном.
	
	Могучий Олег головою поник
	И думает: "Что же гаданье?
	Кудесник, ты лживый, безумный старик!
	Презреть бы твое предсказанье!
	Мой конь и до ныне носил бы меня".
	И хочет увидеть он кости коня.
	
	Вот едет могучий Олег со двора,
	С ним Игорь и старые гости,
	И видят - на холме, у брега Днепра,
	Лежат благородные кости;
	Их моют дожди, засыпает их пыль,
	И ветер волнует над ними ковыль.
	
	Князь тихо на череп коня наступил
	И молвил: "Спи, друг одинокой!
	Твой старый хозяин тебя пережил:
	На тризне, уже недалекой,
	Не ты под секирой ковыль обагришь
	И жаркою кровью мой прах напоишь!
	
	Так вот где таилась погибель моя!
	Мне смертию кость угрожала!"
	Из мертвой главы гробовая змия
	Шипя между тем выползала;
	Как черная лента, вкруг ног обвилась,
	И вскрикнул внезапно ужаленный князь.
	
	Ковши круговые, запенясь, шипят
	На тризне плачевной Олега;
	Князь Игорь и Ольга на холме сидят;
	Дружина пирует у брега:
	Бойцы поминают минувшие дни
	И битвы, где вместе рубились они.
			 * * *
	Мой друг, уже три дня
	Сижу я под арестом
	И не видался я
	Давно с моим Орестом.
	Спаситель молдаван,
	Бахметьева наместник,
	Законов провозвестник,
	Смиренный Иоанн,
	
	За то, что ясской пан,
	Известный нам болван
	Мазуркою, чалмою,
	Несносной бородою -
	И трус и грубиан -
	Побит немножко мною,
	И что бояр пугнул
	Я новою тревогой, -
	[К моей канурке] строгой
	Приставил караул.
	<                        >*
	Невинной суеты ,
	А именно - мараю
	Небрежные черты,
	Пишу каррикатуры, -
	Знакомых столько лиц, -
	Восточные фигуры
	<......> кукониц
	И их мужей рогатых,
	Обритых и брадатых!
	
	* Здесь не хватает 
	четырех - пяти стихов.

ЦАРЬ НИКИТА И СОРОК ЕГО ДОЧЕРЕЙ.

	Царь Никита жил когда-то
	Праздно, весело, богато,
	Не творил добра, ни зла,
	И земля его цвела.
	Царь трудился по немногу,
	Кушал, пил, молился богу
	И от разных матерей
	Прижил сорок дочерей,
	Сорок девушек прелестных,
	Сорок ангелов небесных,
	Милых сердцем и душой.
	Что за ножка - боже мой,
	А головка, темный волос,
	Чудо - глазки, чудо - голос,
	Ум - с ума свести бы мог.
	Словом, с головы до ног
	Душу, сердце всё пленяло.
	Одного не доставало.
	Да чего же одного?
	Так, безделки, ничего.
	Ничего иль очень мало,
	Всё равно - не доставало.
	Как бы это изъяснить,
	Чтоб совсем не рассердить
	Богомольной важной дуры,
	Слишком чопорной цензуры?
	Как быть?... Помоги мне, бог!
	У царевен между ног...
	Нет, уж это слишком ясно
	И для скромности опасно, -
	Так иначе как-нибудь:
	Я люблю в Венере грудь,
	Губки, ножку особливо,
	Но любовное огниво,
	Цель желанья моего...
	Что такое?.. Ничего!..
	Ничего, иль очень мало...
	И того-то не бывало
	У царевен молодых,
	Шаловливых и живых.
	Их чудесное рожденье
	Привело в недоуменье
	Все придворные сердца.
	Грустно было для отца
	И для матерей печальных...
	А от бабок повивальных
	Как узнал о том народ -
	Всякий тут разинул рот,
	Ахал, охал, дивовался,
	А иной, хоть и смеялся,
	Да тихонько, чтобы в путь
	До Нерчинска не махнуть.
	Царь созвал своих придворных,
	Нянек, мамушек покорных -
	Им держал такой приказ:
	"Если кто-нибудь из вас
	Дочерей греху научит,
	Или мыслить их приучит,
	Или только намекнет,
	Что у них недостает,
	Иль двусмысленное скажет,
	Или кукиш им покажет, -
	То - шутить я не привык -
	Бабам вырежу язык,
	А мужчинам нечто хуже,
	Что порой бывает туже".
	Царь был строг, но справедлив,
	А приказ красноречив;
	Всяк со страхом поклонился,
	Остеречься всяк решился,
	Ухо всяк держал востро
	И хранил свое добро.
	Жены бедные боялись,
	Чтоб мужья не проболтались;
	Втайне думали мужья:
	"Провинись, жена моя!"
	(Видно, сердцем были гневны).
	Подросли мои царевны.
	Жаль их стало. Царь - в совет;
	Изложил там свой предмет:
	Так и так - довольно ясно,
	Тихо, шопотом, негласно,
	Осторожнее от слуг.
	Призадумались бояры,
	Как лечить такой недуг.
	
	Вот один советник старый
	Поклонился всем - и вдруг
	В лысый лоб рукою брякнул
	И царю он так вавакнул:
	"О, премудрый государь!
	Не взыщи мою ты дерзость,
	Если про плотскую мерзость
	Расскажу, что было встарь.
	Мне была знакома сводня
	(Где она? и чем сегодня?
	Верно тем же, чем была).
	Баба ведьмою слыла,
	Всем недугам пособляла,
	Немощь членов исцеляла.
	Вот ее бы разыскать;
	Ведьма дело всё поправит:
	А что надо - то и вставит".
	- "Так за ней сейчас послать!"
	Восклицает царь Никита.
	Брови сдвинувши сердито:
	- "Тотчас ведьму отыскать!
	Если ж нас она обманет,
	Чего надо не достанет,
	На бобах нас проведет,
	Или с умыслом солжет, -
	Будь не царь я, а бездельник,
	Если в чистый понедельник
	Сжечь колдунью не велю:
	И тем небо умолю".
	
	Вот секретно, осторожно,
	По курьерской подорожной
	И во все земли концы
	Были посланы гонцы.
	Они скачут, всюду рыщут
	И царю колдунью ищут.
	Год проходит и другой -
	Нету вести никакой.
	Наконец один ретивый
	Вдруг напал на след счастливый.
	Он заехал в темный лес
	(Видно, вел его сам бес),
	Видит он: в лесу избушка,
	Ведьма в ней живет, старушка.
	Как он был царев посол,
	То к ней прямо и вошел,
	Поклонился ведьме смело,
	Изложил царево дело:
	Как царевны рождены
	И чего все лишены.
	Ведьма мигом всё смекнула...
	В дверь гонца она толкнула,
	Так примолвив: "Уходи
	Поскорей и без оглядки,
	Не то - бойся лихорадки...
	Через три дня приходи
	За посылкой и ответом,
	Только помни - чуть с рассветом".
	После ведьма заперлась,
	Уголечком запаслась,
	Трое суток ворожила,
	Так что беса приманила.
	Чтоб отправить во дворец,
	Сам принес он ей ларец,
	Полный грешными вещами,
	Обожаемыми нами.
	Там их было всех сортов,
	Всех размеров, всех цветов,
	Всё отборные, с кудрями...
	Ведьма все перебрала,
	Сорок лучших оточла,
	Их в салфетку завернула
	И на ключ в ларец замкнула,
	С ним отправила гонца,
	Дав на путь серебреца.
	Едет он. Заря зарделась...
	Отдых сделать захотелось,
	Захотелось закусить,
	Жажду водкой утолить:
	Он был малый аккуратный,
	Всем запасся в путь обратный.
	Вот коня он разнуздал
	И покойно кушать стал.
	Конь пасется. Он мечтает,
	Как его царь вознесет,
	Графом, князем назовет.
	Что же ларчик заключает?
	Что царю в нем ведьма шлет?
	В щелку смотрит: нет, не видно -
	Заперт плотно. Как обидно!
	Любопытство страх берет
	И всего его тревожит.
	Ухо он к замку приложит -
	Ничего не чует слух;
	Нюхает - знакомый дух...
	Тьфу ты пропасть! что за чудо?
	Посмотреть ей-ей не худо.
	И не вытерпел гонец...
	Но лишь отпер он ларец,
	Птички - порх и улетели,
	И кругом на сучьях сели
	И хвостами завертели.
	Наш гонец давай их звать,
	Сухарями их прельщать:
	Крошки сыплет - всё напрасно
	(Видно кормятся не тем):
	На сучках им петь прекрасно,
	А в ларце сидеть зачем?
	Вот тащится вдоль дороги,
	Вся согнувшися дугой,
	Баба старая с клюкой.
	Наш гонец ей бухнул в ноги:
	"Пропаду я с головой!
	Помоги, будь мать родная!
	Посмотри, беда какая:
	Не могу их изловить!
	Как же горю пособить?"
	Вверх старуха посмотрела,
	Плюнула и прошипела:
	"Поступил ты хоть и скверно,
	Но не плачься, не тужи...
	Ты им только покажи -
	Сами все слетят наверно".
	"Ну, спасибо!" он сказал...
	И лишь только показал -
	Птички вмиг к нему слетели
	И квартирой овладели.
	Чтоб беды не знать другой,
	Он без дальних отговорок
	Тотчас их под ключ все сорок
	И отправился домой.
	Как княжны их получили,
	Прямо в клетки посадили.
	Царь на радости такой
	Задал тотчас пир горой:
	Семь дней сряду пировали,
	Целый месяц отдыхали;
	Царь совет весь наградил,
	Да и ведьму не забыл:
	Из кунсткамеры в подарок
	Ей послал в спирту огарок,
	(Тот, который всех дивил),
	Две ехидны, два скелета
	Из того же кабинета...
	Награжден был и гонец.
	Вот и сказочки конец.
			 * * *
	Люблю ваш сумрак неизвестный
	И ваши тайные цветы,
	О вы, поэзии прелестной
	Благословенные мечты!
	Вы нас уверили, поэты,
	Что тени легкою толпой
	
	От берегов холодной Леты
	Слетаются на брег земной
	И невидимо навещают
	Места, где было всё милей,
	И в сновиденьях утешают
	Сердца покинутых друзей;
	Они, бессмертие вкушая,
	Их поджидают в Элизей,
	Как ждет на пир семья родная
	Своих замедливших гостей...
	
	Но, может быть, мечты пустые -
	Быть может, с ризой гробовой
	Все чувства брошу я земные,
	И чужд мне будет мир земной;
	Быть может, там, где всё блистает
	Нетленной славой и красой,
	Где чистый пламень пожирает
	Несовершенство бытия,
	Минутных жизни впечатлений
	Не сохранит душа моя,
	Не буду ведать сожалений,
	Тоску любви забуду я?..

ТАВРИДА.

			 Gieb meine Jugend mir zuruk!

I

	
	Ты вновь со мною, наслажденье;
	[В душе] утихло мрачных дум
	Однообразное волненье!
	Воскресли чувства, ясен ум.
	Какой-то негой неизвестной,
	Какой-то грустью полон я;
	Одушевленные поля,
	Холмы Тавриды, край прелестный -
	Я [снова] посещаю [вас]...
	Пью томно воздух сладострастья,
	Как будто слышу близкой глас
	Давно затерянного счастья.
	
	Счастливый край, где блещут воды,
	Лаская пышные брега,
	И светлой роскошью природы
	Озарены холмы, луга,
	Где скал нахмуренные своды

II

	За нею по наклону гор
	Я шел дорогой неизвестной,
	И примечал мой робкой взор
	Следы ноги ее прелестной -
	Зачем не смел ее следов
	Коснуться жаркими устами,
	Кропя их жгучими  [слезами ]
	
	Нет, никогда средь бурных дней
	Мятежной юности моей
	Я не желал [с таким] волненьем
	Лобзать уста младых Цирцей
	И перси, полные томленьем
			 * * *
	Накажи, святой угодник,
	Капитана Борозду,
	Разлюбил он, греховодник,
	Нашу матушку <----->.
			 * * *
	Один, один остался я.
	Пиры, любовницы, друзья
	Исчезли с легкими мечтами -
	Померкла молодость моя
	С ее неверными дарами.
	Так свечи, в долгу ночь горев
	
	Для резвых юношей и дев,
	В конце безумных пирований
	Бледнеют пред лучами дня.

В. Ф. РАЕВСКОМУ.

	Не тем горжусь я, мой певец,
	Что [привлекать] умел стихами
	[Вниманье] [пламенных] [сердец],
	Играя смехом и слезами,
	
	Не тем горжусь, что иногда
	Мои коварные напевы
	Смиряли в мыслях юной девы
	Волненье страха <и> стыда,
	
	Не тем, что у столба сатиры
	Разврат и злобу я казнил,
	И что грозящий голос лиры
	Неправду в ужас приводил,
	
	Что непреклонным  вдохновеньем
	И бурной [юностью моей]
	И страстью воли и гоненьем
	Я стал известен меж людей -
	
	Иная, [высшая] [награда]
	Была мне роком суждена -
	[Самолюбивых дум отрада!
	Мечтанья суетного сна!..]
			 * * *
	На тихих берегах Москвы
	Церквей, венчанные крестами,
	Сияют ветхие главы
	Над монастырскими стенами.
	Кругом простерлись по холмам
	Вовек не рубленные рощи,
	Издавна почивают там
	Угодника святые мощи.

ГРЕЧАНКЕ.

	Ты рождена воспламенять
	Воображение поэтов,
	Его тревожить и пленять
	Любезной живостью приветов,
	Восточной странностью речей,
	Блистаньем зеркальных очей
	И этой ножкою нескромной...
	Ты рождена для неги томной,
	Для упоения страстей.
	Скажи - когда певец Леилы
	В мечтах небесных рисовал
	Свой неизменный идеал,
	Уж не тебя ль изображал
	Поэт мучительный и милый?
	Быть может, в дальной стороне,
	Под небом Греции священной,
	Тебя страдалец вдохновенный
	Узнал, иль видел, как во сне,
	И скрылся образ незабвенный
	В его сердечной глубине?
	Быть может, лирою счастливой
	Тебя волшебник искушал;
	Невольный трепет возникал
	В твоей груди самолюбивой,
	И ты, склонись к его плечу...
	Нет, нет, мой друг, мечты ревнивой
	Питать я пламя не хочу:
	Мне долго счастье чуждо было,
	Мне ново наслаждаться им,
	И, тайной грустию томим,
	Боюсь: неверно всё, что мило.

<ИЗ ПИСЬМА К Я. Н. ТОЛСТОМУ.>

	Горишь ли ты, лампада наша,
	Подруга бдений и пиров?
	Кипишь ли ты, златая чаша,
	В руках веселых остряков?
	Всё те же ль вы, друзья веселья,
	Друзья Киприды и стихов?
	Часы любви, часы похмелья
	По прежнему ль летят на зов
	Свободы, лени и безделья?
	
	В изгнаньи скучном, каждый час
	Горя завистливым желаньем,
	Я к вам лечу воспоминаньем,
	Воображаю, вижу вас:
	Вот он, приют гостеприимный,
	Приют любви и вольных муз,
	Где с ними клятвою взаимной
	Скрепили вечный мы союз,
	Где дружбы знали мы блаженство,
	Где в колпаке за круглый стол
	Садилось милое равенство,
	Где своенравный произвол
	Менял бутылки, разговоры,
	Рассказы, песни шалуна:
	И разгорались наши споры
	От искр и шуток и вина.
	Вновь слышу, верные поэты,
	Ваш очарованный язык...
	Налейте мне вина кометы,
	Желай мне здравия, калмык!

<В. Ф. РАЕВСКОМУ.>

	Ты прав, мой друг - напрасно я презрел
	Дары природы благосклонной.
	Я знал досуг, беспечных Муз удел,
	И наслажденья лени сонной,
	Красы лаис, заветные пиры,
	
	И клики радости безумной,
	И мирных Муз минутные дары,
	И лепетанье славы шумной.
	
	Я дружбу знал - и жизни молодой
	Ей отдал ветреные годы,
	И верил ей за чашей круговой
	В часы веселий и свободы,
	
	Я знал любовь, не мрачною [тоской],
	Не безнадежным заблужденьем,
	Я знал любовь прелестною мечтой,
	Очарованьем, упоеньем.
	
	Младых бесед оставя блеск и шум,
	Я знал и труд и вдохновенье,
	И сладостно мне было жарких дум
	Уединенное волненье.
	
	Но всё прошло! - остыла в сердце кровь,
	В их наготе я ныне вижу
	И свет и жизнь и дружбу и любовь,
	И мрачный опыт ненавижу.
	
	Свою печать утратил резвый нрав,
	Душа час от часу немеет;
	В ней чувств уж нет. Так легкой лист дубрав
	В ключах кавказских каменеет.
	
	Разоблачив [пленительный] кумир,
	Я вижу призрак безобразный.
	Но что ж теперь тревожит хладный мир
	Души бесчувственной и праздной?
	
	Ужели он казался прежде мне
	Столь величавым и прекрасным,
	Ужели в сей позорной глубине
	Я наслаждался сердцем ясным!
	
	Что ж видел в нем безумец молодой,
	Чего искал, к чему стремился,
	Кого ж, кого возвышенной <душой>
	Боготворить не постыдился!
	
	Я говорил пред хладною толпой
	Языком Истинны [свободной],
	Но для толпы ничтожной и глухой
	Смешон глас сердца благородный.
	
	
	Везде ярем, секира иль венец,
	Везде злодей иль малодушный,
	Тиран  льстец
	Иль предрассудков раб послушный.

ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ.

	Угрюмый сторож Муз, гонитель давний мой,
	Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
	Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,
	Цензуру поносить хулой неосторожной;
	Что нужно Лондону, то рано для Москвы.
	У нас писатели, я знаю, каковы:
	Их мыслей не теснит цензурная расправа,
	И чистая душа перед тобою права.
	
	Во-первых, искренно я признаюсь тебе,
	Не редко о твоей жалею я судьбе:
	Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
	Хвостова, Буниной единственный читатель,
	Ты вечно разбирать обязан за грехи
	То прозу глупую, то глупые стихи.
	Российских авторов нелегкое встревожит:
	Кто английской роман с французского преложит,
	Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
	Другой трагедию напишет нам шутя -
	До них нам дела нет: а ты читай, бесися,
	Зевай, сто раз засни - а после подпишися.
	
	Так, цензор мученик: порой захочет он
	Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,
	Державин, Карамзин манят его желанье,
	А должен посвятить бесплодное вниманье
	На бредни новые какого-то враля,
	Которому досуг петь рощи да поля,
	Да связь утратя в них, ищи ее с начала,
	Или вымарывай из тощего журнала
	Насмешки грубые и площадную брань,
	Учтивых остряков затейливую дань.
	
	Но цензор гражданин, и сан его священный:
	Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
	Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
	Но мнений не теснит и разум терпит он.
	Блюститель тишины, приличия и нравов,
	Не преступает сам начертанных уставов,
	Закону преданный, отечество любя,
	Принять ответственность умеет на себя:
	Полезной Истине пути не заграждает,
	Живой поэзии резвиться не мешает.
	Он друг писателю, пред знатью не труслив,
	Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
	
	А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?
	Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;
	Не понимая нас, мараешь и дерешь;
	Ты черным белое по прихоти зовешь;
	Сатиру пасквилем, поэзию развратом,
	Глас правды мятежом, Куницына Маратом.
	Решил, а там поди, хоть на тебя проси.
	Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси,
	Благодаря тебя, не видим книг доселе?
	И если говорить задумают о деле,
	То, славу русскую и здравый ум любя,
	Сам государь велит печатать без тебя.
	Остались нам стихи: поэмы, триолеты,
	Баллады, басенки, элегии, куплеты,
	Досугов и любви невинные мечты,
	Воображения минутные цветы.
	О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,
	Не проклинал твоей губительной секиры?
	Докучным евнухом ты бродишь между Муз;
	Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,
	Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный -
	Ничто не трогает души твоей холодной.
	На всё кидаешь ты косой, неверный взгляд.
	Подозревая всё, во всем ты видишь яд.
	Оставь, пожалуй, труд, ни мало не похвальный:
	Парнасс не монастырь и не гарем печальный.
	И право никогда искусный коновал
	Излишней пылкости Пегаса не лишал.
	Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы -
	Осмеивать Закон, правительство иль нравы,
	Тот не подвергнется взысканью твоему;
	Тот не знаком тебе, мы знаем почему -
	И рукопись его, не погибая в Лете,
	Без подписи твоей разгуливает в свете.
	Барков шутливых од тебе не посылал,
	Радищев, рабства враг, цензуры избежал,
	И Пушкина стихи в печати не бывали;
	Что нужды? их и так иные прочитали.
	Но ты свое несешь, и в наш премудрый век
	Едва ли Шаликов не вредный человек.
	За чем себя и нас терзаешь без причины?
	Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?
	Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем
	Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.
	В глазах монархини сатирик превосходный
	Невежество казнил в комедии народной,
	Хоть в узкой голове придворного глупца
	Кутейкин и Христос два равные лица.
	Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры
	Их горделивые разоблачал кумиры;
	Хемницер Истину с улыбкой говорил,
	Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,
	Киприду иногда являл без покрывала -
	И никому из них цензура не мешала.
	Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дни
	С тобой не так легко б разделались они?
	Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:
	Дней Александровых прекрасное начало.
	Проведай, что в те дни произвела печать.
	На поприще ума нельзя нам отступать.
	Старинной глупости мы праведно стыдимся,
	Ужели к тем годам мы снова обратимся,
	Когда никто не смел Отечество назвать,
	И в рабстве ползали и люди, и печать?
	Нет, нет! оно прошло, губительное время,
	Когда Невежества несла Россия бремя.
	Где славный Карамзин снискал себе венец,
	Там цензором уже не может быть глупец...
	Исправься ж: будь умней и примирися с нами.
	
	"Всё правда, - скажешь ты, - не стану спорить с вами:
	Но можно ль цензору по совести судить?
	Я должен то того, то этого щадить.
	Конечно, вам смешно - а я нередко плачу,
	Читаю да крещусь, мараю на удачу -
	На всё есть мода, вкус; бывало, на пример,
	У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,
	А нынче и Милот попался в наши сети.
	Я бедный человек; к тому ж жена и дети..."
	
	Жена и дети, друг, поверь - большое зло:
	От них всё скверное у нас произошло.
	Но делать нечего: так если невозможно
	Тебе скорей домой убраться осторожно,
	И службою своей ты нужен для царя,
	Хоть умного себе возьми секретаря.

ИНОСТРАНКЕ.

	На языке тебе невнятном
	Стихи прощальные пишу,
	Но в заблуждении приятном
	Вниманья твоего прошу:
	Мой друг, доколе не увяну,
	В разлуке чувство погубя,
	Боготворить не перестану
	Тебя, мой друг, одну тебя.
	На чуждые черты взирая,
	Верь только сердцу моему,
	Как прежде верила ему,
	Его страстей не понимая.
			 * * *
	Наперсница волшебной старины,
	Друг вымыслов игривых и печальных,
	Тебя я знал во дни моей весны,
	Во дни утех и снов первоначальных.
	Я ждал тебя; в вечерней тишине
	Являлась ты веселою старушкой,
	И надо мной сидела в шушуне,
	В больших очках и с резвою гремушкой.
	Ты, детскую качая колыбель,
	Мой юный слух напевами пленила
	И меж пелен оставила свирель,
	Которую сама заворожила.
	Младенчество прошло, как легкой сон.
	Ты отрока беспечного любила,
	Средь важных Муз тебя лишь помнил он,
	И ты его тихонько посетила;
	Но тот ли был твой образ, твой убор?
	Как мило ты, как быстро изменилась!
	Каким огнем улыбка оживилась!
	Каким огнем блеснул приветный взор!
	Покров, клубясь волною непослушной,
	Чуть осенял твой стан полу-воздушный;
	Вся в локонах, обвитая венком,
	Прелестницы глава благоухала;
	Грудь белая под желтым жемчугом
	Румянилась и тихо трепетала...

Ф. Н. ГЛИНКЕ.

	Когда средь оргий жизни шумной
	Меня постигнул остракизм,
	Увидел я толпы безумной
	Презренный, робкий эгоизм.
	Без слез оставил я с досадой
	Венки пиров и блеск Афин,
	Но голос твой мне был отрадой,
	Великодушный Гражданин!
	Пускай Судьба определила
	Гоненья грозные мне вновь,
	Пускай мне дружба изменила,
	Как изменяла мне любовь,
	В моем изгнаньи позабуду
	Несправедливость их обид:
	Они ничтожны - если буду
	Тобой оправдан, Аристид.
			 * * *
	Недавно я в часы свободы
	Устав наездника читал
	И даже ясно понимал
	Его искусные доводы;
	Узнал я резкие черты
	Неподражаемого слога;
	Но перевертывал листы
	
	И - признаюсь - роптал на бога.
	Я думал: ветреный певец,
	Не сотвори себе кумира,
	Перебесилась наконец
	Твоя проказливая лира,
	И, сердцем охладев навек,
	Ты, видно, стал в угоду мира
	Благоразумный человек!
	О горе, молвил я сквозь слезы,
	Кто дал Д<авыдов>у совет
	Оставить лавр, оставить розы?
	Как мог унизиться до прозы
	Венчанный Музою поэт,
	Презрев и славу прежних лет,
	И Б<урц>овой души угрозы!
	И вдруг растрепанную тень
	Я вижу прямо пред собою,
	Пьяна, как в самый смерти день,
	Столбом усы, виски горою,
	Жестокой ментик за спиною
	И кивер чудо набекрень.

АДЕЛЕ.

	Играй, Адель,
	Не знай печали;
	Хариты, Лель
	Тебя венчали
	И колыбель
	Твою качали;
	Твоя весна
	Тиха, ясна;
	Для наслажденья
	Ты рождена;
	Час упоенья
	Лови, лови!
	Младые лета
	Отдай любви
	И в шуме света
	Люби, Адель,
	Мою свирель.

УЗНИК.

	Сижу за решеткой в темнице сырой.
	Вскормленный в неволе орел молодой.
	Мой грустный товарищ, махая крылом,
	Кровавую пищу клюет под окном,
	
	Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
	Как будто со мною задумал одно.
	Зовет меня взглядом и криком своим
	И вымолвить хочет: "Давай, улетим!
	
	Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
	Туда, где за тучей белеет гора,
	Туда, где синеют морские края,
	Туда, где гуляем лишь ветер... да я!..."

E. H. УШАКОВОЙ.

	Вы избалованы природой;
	Она пристрастна к вам была,
	И наша вечная хвала
	Вам кажется докучной одой.
	Вы сами знаете давно,
	Что вас любить немудрено,
	
	Что нежным взором вы Армида,
	Что легким станом вы Сильфида,
	Что ваши алые уста,
	Как гармоническая роза...
	И наши рифмы, наша проза
	Пред вами шум и суета.
	Но красоты воспоминанье
	Нам сердце трогает тайком -
	И строк небрежных начертанье
	Вношу смиренно в ваш альбом.
	Авось на память поневоле
	Придет вам тот, кто вас певал
	В те дни, как Пресненское поле
	Еще забор не заграждал.

<Е. П. ПОЛТОРАЦКОЙ.>

	Когда помилует нас бог,
	Когда не буду я повешен,
	То буду я у ваших ног,
	В тени украинских черешен.
			 * * *
	Подъезжая под Ижоры,
	Я взглянул на небеса
	И воспомнил ваши взоры,
	Ваши синие глаза.
	Хоть я грустно очарован
	Вашей девственной красой,
	Хоть вампиром именован
	Я в губернии Тверской,
	Но колен моих пред вами
	Преклонить я не посмел
	И влюбленными мольбами
	Вас тревожить не хотел.
	Упиваясь неприятно
	Хмелем светской суеты,
	Позабуду, вероятно,
	Ваши милые черты,
	Легкий стан, движений стройность,
	Осторожный разговор,
	Эту скромную спокойность,
	Хитрый смех и хитрый взор.
	Если ж нет... по прежню следу
	В ваши мирные края
	Через год опять заеду
	И влюблюсь до ноября.

ПРИМЕТЫ.

	Я ехал к вам: живые сны
	За мной вились толпой игривой,
	И месяц с правой стороны
	Сопровождал мой бег ретивый.
	
	Я ехал прочь: иные сны.....
	Душе влюбленной грустно было;
	И месяц с левой стороны
	Сопровождал меня уныло.
	
	Мечтанью вечному в тиши
	Так предаемся мы, поэты;
	Так суеверные приметы
	Согласны с чувствами души.
	ЛИТЕРАТУРНОЕ ИЗВЕСТИЕ.

	В Элизии Василий Тредьяковский
	(Преострый муж, достойный много хвал)
	С усердием принялся за журнал.
	В сотрудники сам вызвался Поповский,
	Свои статьи Елагин обещал;
	Курганов сам над критикой хлопочет,
	Блеснуть умом "Письмовник" снова хочет;
	И, говорят, на-днях они начнут,
	Благословясь, сей преполезный труд,
	И только ждет Василий Тредьяковский,
	Чтоб подоспел Михайло Каченовский.

ЭПИГРАММА.

	Журналами обиженный жестоко,
	Зоил Пахом печалился глубоко;
	На цензора вот подал он донос;
	Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.
	Иная брань конечно неприличность,
	Не льзя писать: Такой-то де старик,
	Козел в очках, плюгавый клеветник,
	И зол, и подл: всё это будет личность.
	Но можете печатать, например,
	Что господин парнасский старовер,
	(В своих статьях), бессмыслицы оратор,
	Отменно вял, отменно скучноват,
	Тяжеловат и даже глуповат;
	Тут не лицо, а только литератор.

<НА ВЕЛИКОПОЛЬСКОГО.>

	Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций,
	Проигрывал ты кучки ассигнаций,
	И серебро, наследие отцов,
	И лошадей, и даже кучеров -
	И с радостью на карту б, на злодейку,
	Поставил бы тетрадь своих стихов,
	Когда б твой стих ходил хотя в копейку.

ЭПИГРАММА.

	Там, где древний Кочерговский
	Над Ролленем опочил,
	Дней новейших Тредьяковский
	Колдовал и ворожил:
	Дурень, к солнцу став спиною,
	Под холодный Вестник свой
	Прыскал мертвою водою,
	Прыскал ижицу живой.
			 * * *

(При посылке бронзового Сфинкса.)

	
	Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?
		В веке железном, скажи, кто золотой угадал?
	Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец?
		Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!
			 * * *
	На холмах Грузии лежит ночная мгла;
			 Шумит Арагва предо мною.
	Мне грустно и легко; печаль моя светла;
			 Печаль моя полна тобою,
	Тобой, одной тобой... Унынья моего
			 Ничто не мучит, не тревожит,
	И сердце вновь горит и любит - оттого,
			 Что не любить оно не может.

КАЛМЫЧКЕ.

	Прощай, любезная калмычка!
	Чуть-чуть, на зло моих затей,
	Меня похвальная привычка
	Не увлекла среди степей
	Вслед за кибиткою твоей.
	Твои глаза конечно узки,
	И плосок нос, и лоб широк,
	Ты не лепечешь по-французски,
	Ты шелком не сжимаешь ног;
	По-английски пред самоваром
	Узором хлеба не крошишь,
	Не восхищаешься Сен-Маром,
	Слегка Шекспира не ценишь,
	Не погружаешься в мечтанье,
	Когда нет мысли в голове,
	Не распеваешь: Ma dov'и,
	Галоп не прыгаешь в собранье...
	Что нужды? - Ровно полчаса,
	Пока коней мне запрягали,
	Мне ум и сердце занимали
	Твой взор и дикая краса.
	Друзья! не всё ль одно и то же:
	Забыться праздною душой
	В блестящей зале, в модной ложе,
	Или в кибитке кочевой?

<ФАЗИЛЬ-ХАНУ.>

    Благословен твой подвиг новый,
	Твой путь на север наш суровый,
	Где кратко царствует весна,
	[Но где Гафиза и Саади]
	[Знакомы              имена].
			 --
    [Ты посетишь наш край] полночный
	[Оставь же след]
	Цветы фантазии восточной
	Рассыпь на северных снегах.
			 * * *
	Жил на свете рыцарь бедный,
	Молчаливый и простой,
	С виду сумрачный и бледный,
	Духом смелый и прямой.
	
	Он имел одно виденье,
	Непостижное уму,
	И глубоко впечатленье
	В сердце врезалось ему.
	
	Путешествуя в Женеву,
	На дороге у креста
	Видел он Марию деву,
	Матерь господа Христа.
	
	С той поры, сгорев душою,
	Он на женщин не смотрел,
	И до гроба ни с одною
	Молвить слова не хотел.
	
	С той поры стальной решетки
	Он с лица не подымал
	И себе на шею четки
	Вместо шарфа привязал.
	
	Несть мольбы Отцу, ни Сыну,
	Ни святому Духу ввек
	Не случилось паладину,
	Странный был он человек.
	
	Проводил он целы ночи
	Перед ликом пресвятой,
	Устремив к ней скорбны очи,
	Тихо слезы лья рекой.
	
	Полон верой и любовью,
	Верен набожной мечте,
	Ave, Mater Dei кровью
	Написал он на щите.
	
	Между тем как паладины
	Ввстречу трепетным врагам
	По равнинам Палестины
	Мчались, именуя дам,
	
	Lumen coelum, sancta Rosa!
	Восклицал всех громче он,
	И гнала его угроза
	Мусульман со всех сторон.
	
	Возвратясь в свой замок дальный,
	Жил он строго заключен,
	Всё влюбленный, всё печальный,
	Без причастья умер он;
	
	Между тем как он кончался,
	Дух лукавый подоспел,
	Душу рыцаря сбирался
	Бес тащить уж в свой предел:
	
	Он-де богу не молился,
	Он не ведал-де поста,
	Не путем-де волочился
	Он за матушкой Христа.
	
	Но пречистая сердечно
	Заступилась за него
	И впустила в царство вечно
	Паладина своего.
	ИЗ ГАФИЗА.

	
			 (Лагерь при Евфрате).
	Не пленяйся бранной славой,
	О красавец молодой!
	Не бросайся в бой кровавый
	С карабахскою толпой!
	Знаю, смерть тебя не встретит:
	Азраил, среди мечей,
	Красоту твою заметит -
	И пощада будет ей!
	Но боюсь: среди сражений
	Ты утратишь навсегда
	Скромность робкую движений,
	Прелесть неги и стыда!
			 * * *
	Критон, роскошный гражданин
	Очаровательных Афин,
	Во цвете жизни предавался
	Всем упоеньям бытия.
	Однажды, - слушайте, друзья, -
	Он по Керамику скитался,
	И вдруг из рощи вековой,
	Красою девственной блистая,
	В одежде легкой и простой
	Явилась нимфа молодая.
	Пред банею, между колонн,
	Она на миг остановилась
	И в дом вошла. Недвижим он
	Глядит на дверь, куда, как сон,
	Его красавица сокрылась.

<НА КАРТИНКИ К "ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ"
В "НЕВСКОМ АЛЬМАНАХЕ".>

	
			 1.
	Вот перешед чрез мост Кокушкин,
	Опершись <-----> о гранит,
	Сам Александр Сергеич Пушкин
	С мосьё Онегиным стоит.
	Не удостоивая взглядом
	Твердыню власти роковой,
	Он к крепости стал гордо задом:
	Не плюй в колодец, милый мой.
			 2.
	Пупок чернеет сквозь рубашку,
	Наружу титька - милый вид!
	Татьяна мнет в руке бумажку,
	Зане живот у ней болит:
	Она затем поутру встала
	При бледных месяца лучах
	И на подтирку изорвала
	Конечно "Невский Альманах".

ОЛЕГОВ ЩИТ.

	Когда ко граду Константина
	С тобой, воинственный варяг,
	Пришла славянская дружина
	И развила победы стяг,
	Тогда во славу Руси ратной,
	Строптиву греку в стыд и страх,
	Ты пригвоздил свой щит булатный
	На цареградских воротах.
	
	Настали дни вражды кровавой;
	Твой путь мы снова обрели.
	Но днесь, когда мы вновь со славой
	К Стамбулу грозно притекли,
	Твой холм потрясся с бранным гулом,
	Твой стон ревнивый нас смутил,
	И нашу рать перед Стамбулом
	Твой старый щит остановил.
			 * * *
	Как сатирой безымянной
	Лик зоила я пятнал,
	Признаюсь: на вызов бранный
	Возражений я не ждал.
	Справедливы ль эти слухи?
	Отвечал он? Точно ль так?
	В полученьи оплеухи
	Расписался мой дурак?
			 * * *
	Опять увенчаны мы славой,
	Опять кичливый враг сражен,
	Решен в Арзруме спор кровавый.
	В Эдырне мир провозглашен.
	
	И [дале] двинулась Россия,
	И юг державно облегла,
	И пол-Эвксина вовлекла
	[В свои объятия тугие].
			 * * *
	Восстань, о Греция, восстань.
	Недаром напрягала силы,
	Недаром потрясала брань
	Олимп и Пинд и Фермопилы.
	
	Под сенью ветхой их вершин
	Свобода юная возникла,
	На гробах               Перикла,
	На             мраморных Афин.
	
	Страна героев и богов
	Расторгла рабские вериги
	При пеньи пламенных стихов
	Тиртея, Байрона и Риги.
			 * * *
	Зорю бьют... из рук моих
	Ветхий Данте выпадает,
	На устах начатый стих
	Недочитанный затих -
	Дух далече улетает.
	Звук привычный, звук живой,
	Сколь ты часто раздавался
	Там, где тихо развивался
	[Я давнишнею порой.]
			 * * *
	Счастлив ты в прелестных дурах,
	В службе, в картах и в пирах;
	Ты St.-Priest в карикатурах,
	Ты Нелединский в стихах;
	Ты прострелен на дуеле,
	Ты разрублен на войне, -
	Хоть герой ты в самом деле,
	Но повеса ты вполне.

<НА НАДЕЖДИНА.>

	Надеясь на мое презренье,
	Седой зоил меня ругал,
	И, потеряв [уже] терпенье,
	Я эпиграммой [отвечал].
	Укушенный желаньем славы,
	Теперь, надеясь на ответ,
	[Журнальный шут], холоп лукавый,
	Ругать бы также стал. - О, нет!
	Пусть он, как бес перед обедней,
	Себе покоя не дает:
	Лакей, сиди себе в передней,
	А будет с барином расчет.
			 * * *
	Был и я среди донцов,
	Гнал и я османов шайку;
	В память битвы и шатров
	Я домой привез нагайку.
	
	[На походе, на войне]
	Сохранил я балалайку -
	С нею рядом, на стене
	Я повешу и нагайку.
	
	Что таиться от друзей -
	Я люблю свою хозяйку,
	Часто думал я об ней
	И берег свою нагайку.
	САПОЖНИК.

(притча)

	
	Картину раз высматривал сапожник
	И в обуви ошибку указал;
	Взяв тотчас кисть, исправился художник.
	Вот, подбочась, сапожник продолжал:
	"Мне кажется, лицо немного криво...
	А эта грудь не слишком ли нага?"....
	Тут Апеллес прервал нетерпеливо;
	"Суди, дружок, не свыше сапога!"
	
	Есть у меня приятель на примете:
	Не ведаю, в каком бы он предмете
	Был знатоком, хоть строг он на словах,
	Но чорт его несет судить о свете:
	Попробуй он судить о сапогах!

<НА НАДЕЖДИНА.>

	
	   В журнал совсем не европейский,
	Над коим чахнет старый журналист,
	   С своею прозою лакейской
	   Взошел болван семинарист.

ДОН.

	Блеща средь полей широких,
	Вон он льется!... Здравствуй, Дон!
	От сынов твоих далеких
	Я привез тебе поклон.
	
	Как прославленного брата,
	Реки знают тихий Дон;
	От Аракса и Евфрата
	Я привез тебе поклон.
	
	Отдохнув от злой погони,
	Чуя родину свою,
	Пьют уже донские кони
	Арпачайскую струю.
	
	Приготовь же, Дон заветный,
	Для наездников лихих
	Сок кипучий, искрометный
	Виноградников твоих.

ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ.

	Долго ль мне гулять на свете
	То в коляске, то верхом,
	То в кибитке, то в карете,
	То в телеге, то пешком?
	
	Не в наследственной берлоге,
	Не средь отческих могил,
	На большой мне, знать, дороге
	Умереть господь судил,
	
	На каменьях под копытом,
	На горе под колесом,
	Иль во рву, водой размытом,
	Под разобранным мостом.
	
	Иль чума меня подцепит,
	Иль мороз окостенит,
	Иль мне в лоб шлагбаум влепит
	Непроворный инвалид.
	
	Иль в лесу под нож злодею
	Попадуся в стороне,
	Иль со скуки околею
	Где-нибудь в карантине.
	
	Долго ль мне в тоске голодной
	Пост невольный соблюдать
	И телятиной холодной
	Трюфли Яра поминать?
	
	То ли дело быть на месте,
	По Мясницкой разъезжать,
	О деревне, о невесте
	На досуге помышлять!
	
	То ли дело рюмка рома,
	Ночью сон, поутру чай;
	То ли дело, братцы, дома!...
	Ну, пошел же, погоняй!...

МЕДОК.
(МЕДОК В УАЛЛАХ)

	
	Попутный веет ветр. - Идет корабль, -
	Во всю длину развиты флаги, вздулись
	Ветрила все, - идет, и пред кормой
	Морская пена раздается. - Многим
	Наполнилася грудь у всех пловцов.
	Теперь, когда свершен опасный путь,
	Родимый край они узрели снова;
	Один стоит, вдаль устремляя взоры,
	И в темных очерках ему рисует
	Мечта давно знакомые предметы,
	Залив и мыс, - пока недвижны очи
	Не заболят. Товарищу другой
	Жмет руку и приветствует с отчизной,
	И господа благодарит, рыдая.
	Другой, безмолвную творя молитву
	Угоднику и [деве] пресвятой,
	И милостынь и дальних поклонений
	Старинные обеты обновляет,
	[Когда] найдет он всё благополучно.
	Задумчив, нем и ото всех далек,
	Сам Медок погружен в воспоминаньях
	О славном подвиге, то в снах надежды,
	То в горестных предчувствиях и страхе.
	Прекрасен вечер, и попутный ветр
	Звучит меж вервей, <и> корабль надежный
	Бежит, шумя, меж волн.
						  Садится солнце.
			 * * *
	Стрекотунья белобока,
	Под калиткою моей
	Скачет пестрая сорока
	И пророчит мне гостей.
	
	[Колокольчик небывалый
	У меня звенит в ушах,]
	На заре            алой,
	[Серебрится] снежный прах.
			 * * *

(2 ноября)

	Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю
	Слугу, несущего мне утром чашку чаю,
	Вопросами: тепло ль? утихла ли метель?
	Пороша есть иль нет? и можно ли постель
	Покинуть для седла, иль лучше до обеда
	Возиться с старыми журналами соседа?
	Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня,
	И рысью по полю при первом свете дня;
	Арапники в руках, собаки вслед за нами;
	Глядим на бледный снег прилежными глазами;
	Кружимся, рыскаем и поздней уж порой,
	Двух зайцев протравив, являемся домой.
	Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет;
	Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет;
	По капле, медленно глотаю скуки яд.
	Читать хочу; глаза над буквами скользят,
	А мысли далеко... Я книгу закрываю;
	Беру перо, сижу; насильно вырываю
	У музы дремлющей несвязные слова.
	Ко звуку звук нейдет... Теряю все права
	Над рифмой, над моей прислужницею странной:
	Стих вяло тянется, холодный и туманный.
	Усталый, с лирою я прекращаю спор,
	Иду в гостиную; там слышу разговор
	О близких выборах, о сахарном заводе;
	Хозяйка хмурится в подобие погоде,
	Стальными спицами проворно шевеля,
	Иль про червонного гадает короля.
	Тоска! Так день за днем идет в уединеньи!
	Но если под вечер в печальное селенье,
	Когда за шашками сижу я в уголке,
	Приедет издали в кибитке иль возке
	Нежданая семья: старушка, две девицы
	(Две белокурые, две стройные сестрицы), -
	Как оживляется глухая сторона!
	Как жизнь, о боже мой, становится полна!
	Сначала косвенно-внимательные взоры,
	Потом слов несколько, потом и разговоры,
	А там и дружный смех, и песни вечерком,
	И вальсы резвые, и шопот за столом,
	И взоры томные, и ветреные речи,
	На узкой лестнице замедленные встречи;
	И дева в сумерки выходит на крыльцо:
	Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
	Но бури севера не вредны русской розе.
	Как жарко поцалуй пылает на морозе!
	Как дева русская свежа в пыли снегов!

ЗИМНЕЕ УТРО.

	
	Мороз и солнце; день чудесный!
	Еще ты дремлешь, друг прелестный
	Пора, красавица, проснись:
	Открой сомкнуты негой взоры
	Навстречу северной Авроры,
	Звездою севера явись!
	
	Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
	На мутном небе мгла носилась;
	Луна, как бледное пятно,
	Сквозь тучи мрачные желтела,
	И ты печальная сидела -
	А нынче..... погляди в окно:
	
	Под голубыми небесами
	Великолепными коврами,
	Блестя на солнце, снег лежит;
	Прозрачный лес один чернеет,
	И ель сквозь иней зеленеет,
	И речка подо льдом блестит.
	
	Вся комната янтарным блеском
	Озарена. Веселым треском
	Трещит затопленная печь.
	Приятно думать у лежанки.
	Но знаешь: не велеть ли в санки
	Кобылку бурую запречь?
	
	Скользя по утреннему снегу,
	Друг милый, предадимся бегу
	Нетерпеливого коня
	И навестим поля пустые,
	Леса, недавно столь густые,
	И берег, милый для меня.
			 * * *
	Зачем, Елена, так пугливо,
	С такой ревнивой быстротой,
	Ты всюду следуешь за мной
	И надзираешь торопливо
	Мой каждый шаг?       [я твой]

ЭПИГРАММА.

	
	Седой Свистов! ты царствовал со славой;
	Пора, пора! сложи с себя венец:
	Питомец твой младой, цветущий, здравый,
	Тебя сменит, великий наш певец!
	Се: внемлет мне маститый собеседник,
	Свершается судьбины произвол,
	Является младой его наследник:
	Свистов II вступает на престол!

ЭПИГРАММА.

	
	Мальчишка Фебу гимн поднес.
	"Охота есть, да мало мозгу.
	А сколько лет ему, вопрос?" -
	"Пятнадцать". - "Только-то? Эй, розгу!"
	За сим принес семинарист
	Тетрадь лакейских диссертаций,
	И Фебу в слух прочел Гораций,
	Кусая губы, первый лист.
	Отяжелев, как от дурмана,
	Сердито Феб его прервал
	И тотчас взрослого болвана
	Поставить в палки приказал.
			 * * *
	Я вас любил: любовь еще, быть может,
	В душе моей угасла не совсем;
	Но пусть она вас больше не тревожит;
	Я не хочу печалить вас ничем.
	Я вас любил безмолвно, безнадежно,
	То робостью, то ревностью томим;
	Я вас любил так искренно, так нежно,
	Как дай вам бог любимой быть другим.
	ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ.

	
	Воспоминаньями смущенный,
	Исполнен сладкою тоской,
	Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
	Вхожу с поникшею главой.
	Так отрок библии, [безумный] расточитель,
	До капли истощив раскаянья фиал,
	Увидев наконец родимую обитель,
	Главой поник и зарыдал.
	
	В пылу восторгов скоротечных,
	В бесплодном вихре суеты,
	О, много расточил сокровищ я сердечных
	За недоступные мечты,
	И долго я блуждал, и часто, утомленный,
	Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
	Я думал о тебе, предел благословенный,
	Воображал сии сады.
	
	Воображаю день счастливый,
	Когда средь вас возник лицей,
	И слышу наших игр я снова шум и гривый
	И вижу вновь семью друзей.
	Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым,
	Мечтанья смутные в груди моей тая,
	Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,
	Поэтом забываюсь я.
	
	И въявь я вижу пред собою
	Дней прошлых гордые следы.
	Еще исполнены Великою Женою,
	Ее любимые сады
	Стоят населены чертогами, вратами,
	Столпами, башнями, кумирами богов
	И славой мраморной, и медными хвалами
	Екатерининских орлов.
	
	Садятся призраки героев
	У посвященных им столпов,
	Глядите; вот герой, стеснитель ратных строев,
	Перун кагульских берегов.
	Вот, вот могучий вождь полунощного флага,
	Пред кем морей пожар и плавал и летал.
	Вот верный брат его, герой Архипелага,
	Вот наваринский Ганнибал.
	
	Среди святых воспоминаний
	Я с детских лет здесь возрастал,
	А глухо между тем поток народной брани
	Уж бесновался(?) и роптал.
	Нрзб. обняла кровавая забота,
	Россия двинулась и мимо нас нрзб.
	И тучи конные, брадатая пехота,
	И пушек светлые ряды.
			 ---
	На юных ратников завистливо взирали,
	Ловили с жадностью мы брани [дальний] звук
	И детство         негодуя проклинали
	И узы строгие наук.
			 ---
	И многих не пришло. При звуке песней новых
	Почили славные в полях Бородина,
	На кульмских вы сотах, в лесах нрзб.  суровых,
	Вблизи Монмар тра нрзб.
			 * * *
	Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
	Куда б ни вздумали, готов за вами я
	Повсюду следовать, надменной убегая:
	К подножию ль стены далекого Китая,
	
	В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
	Где Тасса не поет уже ночной гребец,
	Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
	Где кипарисные благоухают рощи,
	Повсюду я готов. Поедем... но, друзья,
	Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя?
	Забуду ль гордую, мучительную деву,
	Или к ее ногам, ее младому гневу,
	Как дань привычную, любовь я принесу?
	- - - - - - - - - - -
			 * * *
	Еще одной высокой, важной песни
	Внемли, о Феб, и смолкнувшую лиру
	В разрушенном святилище твоем
	Повешу я, да издает <она>,
	
	Когда столбы его колеблет буря,
	Печальный звук! Еще единый гимн -
	Внемлите мне, пенаты, - вам пою
	Обетный гимн. Советники Зевеса,
	Живете ль вы в небесной глубине,
	
	Иль, божества всевышние, всему
	Причина вы, по мненью мудрецов,
	И следуют торжественно за вами
	Великой Зевс с супругой белоглавой
	И мудрая богиня, дева силы,
	Афинская Паллада, - вам хвала.
	Примите гимн, таинственные силы!
	Хоть долго был изгнаньем удален
	От ваших жертв и тихих воз<лияний>,
	Но вас любить не остывал я, боги,
	И в долгие часы пустынной грусти
	Томительно просилась отдохнуть
	У вашего святого пепелища
	Моя душа -              там мир.
	Так, я любил вас долго! Вас зову
	В свидетели, с каким святым вол<неньем>
	Оставил я               [людское] племя,
	Дабы стеречь ваш огнь уединенный,
	Беседуя с самим собою. Да,
	Часы неизъяснимых наслаждений!
	Они дают мне знать сердечну глубь,
	
	В могуществе и немощах его,
	
	Они [меня] любить, лелеять учат
	Не смертные, таинственные чувства,
	И нас они науке первой учат -
	Чтить самого себя. О нет, вовек
	Не преставал молить благоговейно
	Вас, божества домашние.
			 * * *
	Брожу ли я вдоль улиц шумных,
	Вхожу ль во многолюдный храм,
	Сижу ль меж юношей безумных,
	Я предаюсь моим мечтам.
	
	Я говорю: промчатся годы,
	
	И сколько здесь ни видно нас,
	Мы все сойдем под вечны своды -
	И чей-нибудь уж близок час.
	
	Гляжу ль на дуб уединенный,
	Я мыслю: патриарх лесов
	Переживет мой век забвенный,
	Как пережил он век отцов.
	
	Младенца ль милого ласкаю,
	Уже я думаю: прости!
	Тебе я место уступаю;
	Мне время тлеть, тебе цвести.
	
	День каждый, каждую годину
	Привык я думой провождать,
	Грядущей смерти годовщину
	Меж их стараясь угадать.
	
	И где мне смерть пошлет судьбина?
	В бою ли, в странствии, в волнах?
	Или соседняя долина
	Мой примет охладелый прах?
	
	И хоть бесчувственному телу
	Равно повсюду истлевать,
	Но ближе к милому пределу
	Мне всё б хотелось почивать.
	
	И пусть у гробового входа
	Младая будет жизнь играть,
	И равнодушная природа
	Красою вечною сиять.

КАВКАЗ.

	
	Кавказ подо мною. Один в вышине
	Стою над снегами у края стремнины;
	Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
	Парит неподвижно со мной наравне.
	Отселе я вижу потоков рожденье
	И первое грозных обвалов движенье.
	
	Здесь тучи смиренно идут подо мной;
	Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
	Под ними утесов нагие громады;
	Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
	А там уже рощи, зеленые сени,
	Где птицы щебечут, где скачут олени.
	
	А там уж и люди гнездятся в горах,
	И ползают овцы по злачным стремнинам,
	И пастырь нисходит к веселым долинам,
	Где мчится Арагва в тенистых брегах,
	И нищий наездник таится в ущельи,
	Где Терек играет в свирепом весельи;
	
	Играет и воет, как зверь молодой,
	Завидевший пищу из клетки железной;
	И бьется о берег в вражде бесполезной,
	И лижет утесы голодной волной.....
	Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:
	Теснят его грозно немые громады.
	ОБВАЛ.

	
	Дробясь о мрачные скалы,
	Шумят и пенятся валы,
	И надо мной кричат орлы,
	И ропщет бор,
	И блещут средь волнистой мглы
	Вершины гор.
	
	Оттоль сорвался раз обвал,
	И с тяжким грохотом упал,
	И всю теснину между скал
	Загородил,
	И Терека могущий вал
	Остановил.
	
	Вдруг, истощась и присмирев,
	О Терек, ты прервал свой рев;
	Но задних волн упорный гнев
	Прошиб снега...
	Ты затопил, освирепев,
	Свои брега.
	
	И долго прорванный обвал
	Неталой грудою лежал,
	И Терек злой под ним бежал,
	И пылью вод
	И шумной пеной орошал
	Ледяный свод.
	
	И путь по нем широкий шел:
	И конь скакал, и влекся вол,
	И своего верблюда вёл
	Степной купец,
	Где ныне мчится лишь Эол,
	Небес жилец.

ДЕЛИБАШ.

	
	Перестрелка за холмами;
	Смотрит лагерь их и наш;
	На холме пред казаками
	Вьется красный делибаш.
	
	Делибаш! не суйся к лаве,
	Пожалей свое житье;
	Вмиг аминь лихой забаве:
	Попадешься на копье.
	
	Эй, казак! не рвися к бою:
	Делибаш на всем скаку
	Срежет саблею кривою
	С плеч удалую башку.
	
	Мчатся, сшиблись в общем крике.
	Посмотрите! каковы?....
	Делибаш уже на пике,
	А казак без головы.

МОНАСТЫРЬ НА КАЗБЕКЕ.

	
	Высоко над семьею гор,
	Казбек, твой царственный шатер
	Сияет вечными лучами.
	Твой монастырь за облаками,
	Как в небе реющий ковчег,
	Парит, чуть видный, над горами.
	
	Далекий, вожделенный брег!
	Туда б, сказав прости ущелью,
	Подняться к вольной вышине!
	Туда б, в заоблачную келью,
	В соседство бога скрыться мне!..
			 * * *
	Меж горных <стен> несется Терек,
	Волнами точит дикий берег,
	Клокочет вкруг огромных скал,
	То здесь, [то там] дорогу роет,
	Как зверь живой, ревет и воет -
	И вдруг утих и смирен стал.

	Всё ниже, ниже опускаясь,
	Уж он бежит едва живой.
	Так, после бури истощаясь,
	Поток струится дождевой.
	И вот обнажилось
	Его кремнистое русло.
			 * * *
	И вот ущелье мрачных скал
	Пред нами шире становится,
	Но тише Терек злой стремится,
	Луч солнца ярче засиял.
			 * * *
	Страшно и скучно
	Здесь новоселье,
	Путь и ночлег.
	Тесно и душно.
	В диком ущелье -
	Тучи да снег.
	
	Небо чуть видно,
	Как из тюрьмы.
	Ветер шумит.
	[Солнцу обидно]

СОБРАНИЕ НАСЕКОМЫХ.

	
	Какие крохотны коровки!
	Есть, право, менее булавочной головки.
	Крылов.
	
	Мое собранье насекомых
	Открыто для моих знакомых:
	Ну, что за пестрая семья!
	За ними где ни рылся я!
	Зато какая сортировка!
	Вот <Глинка> - божия коровка,
	Вот <Каченовский> - злой паук,
	Вот и <Свиньин> - российский жук,
	Вот <Олин> - черная мурашка,
	Вот <Раич> - мелкая букашка.
	Куда их много набралось!
	Опрятно за стеклом и в рамах
	Они, пронзенные насквозь,
	Рядком торчат на эпиграммах.
			 * * *
	Когда твои младые лета
	Позорит шумная молва,
	И ты по приговору света
	На честь утратила права;
	
	Один, среди толпы холодной,
	Твои страданья я делю
	И за тебя мольбой бесплодной
	Кумир бесчувственный молю.
	
	Но свет... Жестоких осуждений
	Не изменяет он своих:
	Он не карает заблуждений,
	Но тайны требует для них.
	
	Достойны равного презренья
	Его тщеславная любовь
	И лицемерные гоненья:
	К забвенью сердце приготовь;
	
	Не пей мутительной отравы;
	Оставь блестящий, душный круг;
	Оставь безумные забавы:
	Тебе один остался друг.
	К БЮСТУ ЗАВОЕВАТЕЛЯ.

	
	Напрасно видишь тут ошибку:
	Рука искусства навела
	На мрамор этих уст улыбку,
	А гнев на хладный лоск чела.
	Недаром лик сей двуязычен.
	Таков и был сей властелин:
	К противочувствиям привычен,
	В лице и в жизни арлекин.

ТОРЖЕСТВО ВАКХА.

	
	Откуда чудный шум, неистовые клики?
	Кого, куда зовут и бубны и тимпан?
	Что значат радостные лики
	И песни поселян?
	В их круге светлая свобода
	Прияла праздничный венок.
	
	Но двинулись толпы народа...
	Он приближается... Вот он, вот сильный бог!
	Вот Бахус мирный, вечно юный!
	Вот он, вот Индии герой!
	О радость! Полные тобой
	Дрожат, готовы грянуть струны
	Не лицемерною хвалой!....
	
	Эван, эвое! Дайте чаши!
	Несите свежие венцы!
	Невольники, где тирсы наши?
	Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
	Вот он! вот Вакх! О час отрадный!
	Державный тирс в его руках;
	Венец желтеет виноградный
	В черно кудрявых волосах...
	Течет. Его младые тигры
	С покорной яростью влекут;
	Кругом летят эроты, игры -
	И гимны в честь ему поют.
	За ним теснится козлоногий
	И фавнов и сатиров рой,
	Плющом опутаны их роги;
	Бегут смятенною толпой
	Во след за быстрой колесницей,
	Кто с тростниковою цевницей,
	Кто с верной кружкою своей;
	Тот оступившись упадает
	И бархатный ковер полей
	Вином багровым обливает
	При диком хохоте друзей.-
	Там дале вижу дивный ход!
	Звучат веселые тимпаны;
	Младые нимфы и сильваны,
	Составя шумный хоровод,
	Несут недвижного Силена....
	Вино струится, брызжет пена,
	И розы сыплются кругом:
	Несут за спящим стариком
	И тирс, символ победы мирной,
	И кубок тяжко-золотой,
	Венчанный крышкою сапфирной -
	Подарок Вакха дорогой.
	
	Но воет берег отдаленный.
	Власы раскинув по плечам,
	Венчанны гроздьем, обнаженны,
	Бегут вакханки по горам.
	Тимпаны звонкие, кружась меж их перстами,
	Гремят - и вторят их ужасным голосам.
	Промчалися, летят, свиваются руками,
	Волшебной пляской топчут луг,
	И младость пылкая толпами
	Стекается вокруг.
	
	Поют неистовые девы;
	Их сладострастные напевы
	В сердца вливают жар любви;
	Их перси дышут вожделеньем;
	Их очи, полные безумством и томленьем,
	Сказали: счастие лови!
	Их вдохновенные движенья
	Сперва изображают нам
	Стыдливость милого смятенья,
	Желанье робкое - а там
	Восторг и дерзость наслажденья.
	Но вот рассыпались - по холмам и полям;
	Махая тирсами несутся;
	Уж издали их вопли раздаются,
	И гул им вторит по лесам:
	Эван, эвое! Дайте чаши!
	Несите свежие венцы!
	Невольники, где тирсы наши?
	Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
	
	Друзья, в сей день благословенный
	Забвенью бросим суеты!
	Теки, вино, струею пенной
	В честь Вакха, муз и красоты!
	Эван, эвое! Дайте чаши!
	Несите свежие венцы!
	Невольники, где тирсы наши?
	Бежим на мирный бой, отважные бойцы!

КН. ГОЛИЦЫНОЙ.

ПОСЫЛАЯ ЕЙ ОДУ "ВОЛЬНОСТЬ"

	
	Простой воспитанник Природы,
	Так я бывало воспевал
	Мечту прекрасную Свободы
	И ею сладостно дышал.
	Но вас я вижу, вам внимаю,
	И что же?... слабый человек!..
	Свободу потеряв навек,
	Неволю сердцем обожаю.
			 * * *
	Когда сожмешь ты снова руку.
	Которая тебе дарит
	На скучный путь и на разлуку
	Святую Библию Харит?
	Амур нашел ее в Цитере,
	В архиве Шалости младой.
	По ней молись своей Венере
	Благочестивою душой.
	Прости, эпикуреец мой!
	Останься век, каков ты ныне,
	Лети во мрачный Альбион!
	Да сохранят тебя в чужбине
	Христос и верный Купидон!
	Неси в чужой предел Пената,
	Но, помня прежни дни свои,
	Люби недевственного брата,
	Страдальца чувственной любви!

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ.

	
	Тебя ль я видел, милый друг?
	Или неверное то было сновиденье,
	Мечтанье смутное, и пламенный недуг
	Обманом волновал мое воображенье?
	В минуты мрачные болезни роковой
	Ты ль, дева нежная, стояла надо мной
	В одежде воина с неловкостью приятной?
	Так, видел я тебя; мой тусклый взор узнал
	Знакомые красы под сей одеждой ратной:
	И слабым шопотом подругу я назвал...
	Но вновь в уме моем стеснились мрачны грезы,
	Я слабою рукой искал тебя во мгле...
	И вдруг я чувствую твое дыханье, слезы
	И влажный поцелуй на пламенном челе...
	Бессмертные! с каким волненьем
	Желанья, жизни огнь по сердцу пробежал!
	Я закипел, затрепетал...
	И скрылась ты прелестным привиденьем!
	Жестокой друг! меня томишь ты упоеньем:
	Приди, меня мертвит любовь!
	В молчаньи благосклонной ночи
	Явись, волшебница! пускай увижу вновь
	Под грозным кивером твои небесны очи,
	И плащ, и пояс боевой,
	И бранной обувью украшенные ноги.
	Не медли, поспешай, прелестный воин мой,
	Приди, я жду тебя. Здоровья дар благой
	Мне снова ниспослали боги,
	А с ним и сладкие тревоги
	Любви таинственной и шалости младой.

ЖУКОВСКОМУ.

	
	Когда, к мечтательному миру
	Стремясь возвышенной душой,
	Ты держишь на коленях лиру
	Нетерпеливою рукой;
	Когда сменяются виденья
	Перед тобой в волшебной мгле,
	И быстрый холод вдохновенья
	Власы подъемлет на челе, -
	Ты прав, творишь ты для немногих,
	Не для завистливых судей,
	Не для сбирателей убогих
	Чужих суждений и вестей,
	Но для друзей таланта строгих,
	Священной истины друзей.
	Не всякого полюбит счастье,
	Не все родились для венцов.
	Блажен, кто знает сладострастье
	Высоких мыслей и стихов!
	Кто наслаждение прекрасным
	В прекрасный получил удел
	И твой восторг уразумел
	Восторгом пламенным и ясным.

К ПОРТРЕТУ ЖУКОВСКОГО.

	
	Его стихов пленительная сладость
	Пройдет веков завистливую даль,
	И, внемля им, вздохнет о славе младость
	Утешится безмолвная печаль
	И резвая задумается радость.

<НА КАЧЕНОВСКОГО.>

	
	Бессмертною рукой раздавленный зоил,
	Позорного клейма ты вновь не заслужил!
	Бесчестью твоему нужна ли перемена?
	Наш Тацит на тебя захочет ли взглянуть?
	Уймись - и прежним ты стихом доволен будь,
	Плюгавый выползок из гузна Дефонтена!
			 * * *
	Могущий бог садов - паду перед тобой,
	Прияп, ты, коему всё жертвует в природе
	Твой лик уродливый поставил я с мольбой
	[В моем смиренном огороде],
	
	Не с тем, чтоб удалял ты своенравных коз
	И пти[чек] от [плодов] и нежных <и> незрелых,
	Тебя украсил <я> венком <из> диких роз
	При пляске поселян веселых
				 
			 * * *
	O Zauberei der ersten Liebe!..
		Wieland.
	
	Дубравы, где в тиши свободы
	Встречал я счастьем каждый день,
	
	Ступаю вновь под ваши своды,
	Под вашу дружескую тень. -
	И для [меня] воскресла радость,
	И душу взволновали вновь
	Моя потерянная младость,
	Тоски мучительная сладость
	[И сердца первая] любовь.
	
	Любовник муз уединенный,
	В с<ени пленительных> дубрав,
	Я был свидетель умиленный
	Ее [младенческих] забав.
	Она цвела передо мною,
	И <я> чудесной красоты
	Уже отгадывал мечтою
	Еще неясные черты,
	И мысль об ней одушевила
	[Моей] цевницы первый звук
	[И тайне сердце научила].

МЕЧТАТЕЛЮ.

	
	Ты в страсти горестной находишь наслажденье:
	Тебе приятно слезы лить,
	Напрасным пламенем томить воображенье
	И в сердце тихое уныние таить.
	Поверь, не любишь ты, неопытный мечтатель.
	О если бы тебя, унылых чувств искатель,
	Постигло страшное безумие любви;
	Когда б весь яд ее кипел в твоей крови:
	Когда бы в долгие часы бессонной ночи,
	На ложе, медленно терзаемый тоской,
	Ты звал обманчивый покой,
	Вотще смыкая скорбны очи,
	Покровы жаркие рыдая обнимал
	И сохнул в бешенстве бесплодного желанья, -
	Поверь, тогда б ты не питал
	Не благодарного мечтанья!
	Нет, нет! в слезах упав к ногам
	Своей любовницы надменной,
	Дрожащий, бледный, исступленный,
	Тогда б воскликнул ты к богам:
	"Отдайте, боги, мне рассудок омраченный,
	Возьмите от меня сей образ роковой!
	Довольно я любил; отдайте мне покой!"
	Но мрачная любовь и образ незабвенный
	Остались вечно бы с тобой.

К Н.Я. ПЛЮСКОВОЙ.

	
	На лире скромной, благородной
	Земных богов я не хвалил
	И силе в гордости свободной
	Кадилом лести не кадил.
	Свободу лишь учася славить,
	Стихами жертвуя лишь ей,
	Я не рожден царей забавить
	Стыдливой Музою моей.
	Но, признаюсь, под Геликоном,
	Где Касталийский ток шумел,
	Я, вдохновенный Аполлоном,
	Елисавету втайне пел.
	Небесного земной свидетель,
	Воспламененною душой
	Я пел на троне добродетель
	С ее приветною красой.
	Любовь и тайная Свобода
	Внушали сердцу гимн простой.
	И неподкупный голос мой
	Был эхо русского народа.
			К***.
	Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный,
	Без томной робости твой ловит светлый взор,
	Движенья милые, игривый разговор
	И след улыбки незабвенной.
			* * *
	И я слыхал, что божий свет
	Единой дружбою прекрасен,
	Что без нее отрады нет,
	Что жизни б путь нам был ужасен,
	Когда б не тихой дружбы свет.
	Но слушай - чувство есть другое:
	Оно и нежит и томит,
	В трудах, заботах и в покое
	Всегда не дремлет и горит:
	Оно мучительно, жестоко,
	Оно всю душу в нас мертвит,
	Коль язвы тяжкой <и> глубокой
	Елей надежды не живит....
	Вот страсть, которой я сгораю!..
	Я вяну, гибну в цвете лет,
	Но исцелиться не желаю...
			 * * *
	Как сладостно!... но, боги, как опасно
	Тебе внимать, твой видеть милый взор!...
	Забуду ли улыбку, взор прекрасный
	И огненный, [волшебный] разговор!
	Волшебница, зачем тебя я видел -
	[Узнав тебя], блаженство я познал -
	И счастие мое возненавидел.

СКАЗКИ. NOEL.

	
	Ура! в Россию скачет
	Кочующий деспот.
	Спаситель горько плачет,
	За ним и весь народ.
	Мария в хлопотах Спасителя стращает:
	"Не плачь, дитя, не плачь, сударь:
	Вот бука, бука - русской царь!"
	Царь входит и вещает:
	
	"Узнай, народ российской,
	Что знает целый мир:
	И прусский и австрийский
	Я сшил себе мундир.
	О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
	Меня газетчик прославлял;
	Я пил, и ел, и обещал -
	И делом не замучен.
	
	Послушайте в прибавку,
	Что сделаю потом:
	Лаврову дам отставку,
	А Соца - в желтый дом:
	Закон постановлю на место вам Горголи,
	И людям я права людей.
	По царской милости моей,
	Отдам из доброй воли".
	
	От радости в постеле
	Расплакался дитя:
	"Неуж то в самом деле?
	Неуж то не шутя?"
	А мать ему: "Бай-бай! закрой свои ты глазки;
	Уснуть уж время наконец,
	Ну, слушай же, как царь-отец
	Рассказывает сказки".

ПРЕЛЕСТНИЦЕ.

	К чему нескромным сим убором,
	Умильным голосом и взором
	Младое сердце распалять
	И тихим, сладостным укором

	К победе легкой вызывать?
	К чему обманчивая нежность,
	
	Стыдливости притворный вид,
	Движений томная небрежность
	И трепет уст и жар ланит?
	Напрасны хитрые старанья;
	В порочном сердце жизни нет...
	Невольный хлад негодованья
	Тебе мой роковой ответ.
	Твоею прелестью надменной
	Кто не владел во тьме ночной?
	Скажи: у двери оцененной
	Твоей обители презренной
	Кто смелой не стучал рукой?
	Нет, нет, другому свой завялый
	Неси, прелестница, венок;
	Ласкай неопытный порок,
	В твоих объятиях усталый;
	Но гордый замысел забудь:
	Не привлечешь питомца музы
	Ты на предательную грудь!
	Неси другим наемны узы,
	Своей любви постыдный торг,
	Корысти хладные лобзанья
	И принужденные желанья,
	И златом купленный восторг!
	К ЧЕДАЕВУ.

	
	Любви, надежды, тихой славы
	Недолго нежил нас обман,
	Исчезли юные забавы,
	Как сон, как утренний туман;
	Но в нас горит еще желанье,
	Под гнетом власти роковой
	Нетерпеливою душой
	Отчизны внемлем призыванье.
	Мы ждем с томленьем упованья
	Минуты вольности святой,
	Как ждет любовник молодой
	Минуты верного свиданья.
	Пока свободою горим,
	Пока сердца для чести живы,
	Мой друг, отчизне посвятим
	Души прекрасные порывы!
	Товарищ, верь: взойдет она,
	Звезда пленительного счастья,
	Россия вспрянет ото сна,
	И на обломках самовластья
	Напишут наши имена!

ФИЛОСОФИЧЕСКАЯ ОДА.

	
	Глаза скосив на ус кудрявый,
	Гусар с улыбкой величавой
	На палец завитки мотал;
	Мудрец с обритой бородою,
	Качая тихо головою,
	Со вздохом усачу сказал:
	
	"Гусар! всё тленно под луною;
	Как волны следом за волною,
	Проходят царства и века.
	Скажи, где стены Вавилона?
	Где драмы тощие Клеона?
	Умчала всё времен река.
	
	За уши ус твой закрученный,
	Вином и ромом окропленный,
	Гордится юной красотой,
	Не знает бритвы; выписною
	Он вечно лоснится сурьмою,
	Расправлен гребнем и рукой. -
	
	Чтобы не смять уса лихого,
	Ты к ночи одою Хвостова
	Его тихонько обвернешь,
	В подушку носом лечь не смеешь,
	И в крепком сне его лелеешь,
	И утром вновь его завьешь. -
	
	На долгих ужинах веселых,
	В кругу гусаров поседелых
	И черноусых удальцов,
	Веселый гость, любовник пылкий,
	За чье здоровье бьешь бутылки?
	Коня, красавиц и усов.
	
	Сраженья страшный час настанет,
	В ряды ядро со треском грянет;
	А ты, над ухарским седлом,
	Рассудка, памяти не тратишь:
	Сперва кудрявый ус ухватишь,
	А саблю верную потом.
	
	Окованный волшебной силой,
	Наедине с красоткой милой
	Ты маешься - одной рукой,
	В восторгах неги сладострастной,
	Блуждаешь по груди прекрасной,
	А грозный ус крутишь другой.
	
	Гордись, гусар! но помни вечно,
	Что всё на свете скоротечно -
	Летят губительны часы,
	Румяны щеки пожелтеют,
	И черны кудри поседеют,
	И старость выщиплет усы".

ИЗ ПИСЬМА К КН. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

	
	Блажен, кто в шуме городском
	Мечтает об уединеньи,
	Кто видит только в отдаленьи
	Пустыню, садик, сельской дом,
	Холмы с безмолвными лесами,
	
	Долину с резвым ручейком
	И даже... стадо с пастухом!
	Блажен, кто с добрыми друзья
	Сидит до ночи за столом,
	И над славенскими глупцами
	Смеется русскими стихами;
	Блажен, кто шумную Москву
	Для хижинки не покидает...
	И не во сне, а на яву
	Свою любовницу ласкает!..

ИЗ ПИСЬМА К В. Л. ПУШКИНУ.

	
	Христос воскрес, питомец Феба!
	Дай бог, чтоб милостию неба
	Рассудок на Руси воскрес;
	Он что-то, кажется, исчез.
	Дай бог, чтобы во всей вселенной
	
	Воскресли мир и тишина,
	Чтоб в Академии почтенной
	Воскресли члены ото сна;
	Чтоб в наши грешны времена
	Воскресла предков добродетель;
	Чтобы Шихматовым на зло
	Воскреснул новый Буало -
	Расколов, глупости свидетель;
	А с ним побольше серебра
	И золота et caetera.
	
	Но да не будет воскресенья
	Усопшей прозы и стихов.
	Да не воскреснут от забвенья
	Покойный господин Бобров,
	Хвалы газетчика достойный,
	И Николев, поэт покойный,
	И беспокойный граф Хвостов,
	И все, которые на свете
	Писали слишком мудрено,
	То есть, и хладно и темно,
	Что очень стыдно и грешно!
	ПРИНЦУ ОРАНСКОМУ.

	
	Довольно битвы мчался гром,
	Тупился меч окровавленный,
	И смерть погибельным крылом
	Шумела грозно над вселенной!
	
	Свершилось... взорами царей
	
	Европы твердый мир основан;
	Оковы свергнувший злодей
	Могущей бранью снова скован.
	
	Узрел он в пламени Москву -
	И был низвержен ужас мира,
	Покрыло падшего главу
	Благословенного порфира.
	
	И мглой повлекся окружен;
	Притек, и с буйной вдруг изменой
	Уж воздвигал свой шаткой трон...
	И пал отторжен от вселенной.
	
	Утихло всё. - Не мчится гром,
	Не блещет меч окровавленный,
	И брань погибельным крылом
	Не мчится грозно над вселенной.
	
	Хвала, о юноша герой!
	С героем дивным Альбиона
	Он верных вел в последний бой
	И мстил за лилии Бурбона.
	
	Пред ним мятежных гром гремел,
	Текли во след щиты кровавы;
	Грозой он в бранной мгле летел
	И разливал блистанье славы.
	
	Его текла младая кровь,
	На нем сияет язва чести:
	Венчай, венчай его, любовь!
	Достойный был он воин мести.

СОН.

(ОТРЫВОК).

	
	Пускай Поэт с кадильницей наемной
	Гоняется за счастьем и молвой,
	Мне страшен свет, проходит век мой темный
	В безвестности, заглохшею тропой.
	
	Пускай певцы гремящими хвалами
	Полубогам бессмертие дают,
	Мой голос тих, и звучными струнами
	Не оглашу безмолвия приют.
	Пускай любовь Овидии поют,
	Мне не дает покоя Цитерея,
	Счастливых дней Амуры мне не вьют:
	Я сон пою, бесценный дар Морфея -
	И научу, как должно в тишине
	Покоиться в приятном, крепком сне.
	
	Приди, о Лень! приди в мою пустыню.
	Тебя зовут прохлада и покой;
	В одной тебе я зрю свою богиню;
	Готово всё для гостьи молодой.
	Всё тихо здесь - докучный шум укрылся
	За мой порог; на светлое окно
	Прозрачное спустилось полотно,
	И в темный ниш, где сумрак воцарился,
	Чуть крадется неверный свет дневной.
	Вот мой диван. Приди ж в обитель мира;
	Царицей будь, я пленник ныне твой.
	Всё, всё твое: вот краски, кисть и Лира, -
	Учи меня, води моей рукой.
	
	А вы, друзья моей прелестной музы,
	Которыми любви забыты узы,
	Которые владычеству земли
	Конечно сон спокойный предпочли,
	О мудрецы! дивиться вам умея,
	Для вас одних я ныне трон Морфея
	Поэзии цветами обовью,
	Для вас одних блаженство воспою.
	Внемлите же с улыбкой снисхожденья
	Моим стихам, урокам наслажденья.
	
	В назначенный природой неги час
	Хотите ли забыться каждый раз
	В ночной тиши, средь общего молчанья,
	В объятиях игривого мечтанья?
	Спешите же под сельской мирный кров,
	Там можно жить и праздно и беспечно,
	Там прямо рай; но прочь от городов,
	Где крик и шум ленивцев мучит вечно.
	Согласен я: в них можно целый день
	С прелестницей ловить веселья тень;
	В платок зевать, блистая в модном свете:
	На бале в ночь вертеться на паркете,
	Но можно ли вкушать отраду снов?
	Настала тень, - уснуть лишь я готов,
	Обманутый призраками ночными,
	И вот уже, при свете фонарей,
	На бешеной четверке лошадей.
	Стуча, гремя колесами златыми,
	Катится Спесь под окнами моими.
	Я дремлю вновь, вновь улица дрожит -
	На скучный бал Рассеянье летит...
	О боже мой! ужели здесь ложатся,
	Чтобы всю ночь бессонницей терзаться
	Еще стучат, а там уже светло,
	И где мой сон? не лучше ли в село?
	Там рощица листочков трепетаньем,
	В лугу поток таинственным журчаньем,
	Златых полей, долины тишина:
	В деревне всё к томленью клонит сна.
	О сладкой сон, ничем не возмущенный!
	Один петух, зарею пробужденный,
	Свой резкой крик подымет, может быть:
	Опасен он - он может разбудить.
	Итак, пускай, в сералях удаленны,
	Султаны кур гордятся заключенны
	Иль поселян сзывают на поля:
	Мы спать хотим, любезные друзья.
	Стократ блажен, кто может сном забыться
	Вдали столиц, карет и петухов!
	Но сладостью веселой ночи снов
	Не думайте вы даром насладиться
	Средь мирных сёл, без всякого труда.
	Что ж надобно? - Движенье, господа!
	
	Похвальна лень, но есть всему пределы.
	Смотрите: Клит, в подушках поседелый,
	Размученный, изнеженный, больной,
	Весь век сидит с подагрой и тоской.
	Наступит день; несчастный, задыхаясь,
	Кряхтя, ползет с постели на диван;
	Весь день сидит; когда ж ночной туман
	Подернет свет, во мраке расстилаясь,
	С дивана Клит к постеле поползет.
	И как же ночь несчастный проведет?
	В покойном сне, в приятном сновиденье?
	Нет! сон ему не радость, а мученье;
	Не маками, тяжелою рукой
	Ему Морфей закроет томны очи,
	И медленной проходят чередой
	Для бедного часы угрюмой ночи.
	Я не хочу, как общий друг Берту,
	Предписывать вам тяжкие движенья:
	Упрямый плуг, охоты наслажденья.
	Нет, в рощи я ленивца приглашу:
	Друзья мои, как утро здесь прекрасно!
	В тиши полей, сквозь тайну сень дубрав,
	Как юный день сияет гордо, ясно!
	Светлеет всё: друг друга перегнав,
	Журчат ручьи, блестят брега безмолвны;
	Еще роса над свежей муравой;
	Златых озер недвижно дремлют волны.
	Друзья мои! возьмите посох свой,
	Идите в лес, бродите по долине,
	Крутых холмов устаньте на вершине,
	И в долгу ночь глубок ваш будет сон.
	
	Как только тень оденет небосклон,
	Пускай войдет отрада жизни нашей,
	Веселья бог с широкой, полной чашей,
	И царствуй, Вакх, со всем двором своим.
	Умеренно пируйте, други, с ним:
	Стакана три шипящими волнами
	Румяных вин налейте вы полней;
	Но толстый Ком с надутыми щеками,
	Не приходи стучаться у дверей.
	Я рад ему, но только за обедом,
	И дружески я в полдень уберу
	Его дары; но, право, ввечеру
	Гораздо я дружней с его соседом.
	Не ужинать -  святой тому закон,
	Кому всего дороже легкий сон.
	Брегитесь вы, о дети мудрой лени!
	Обманчивой успокоенья тени.
	Не спите днем: о горе, горе вам,
	Когда дремать привыкли по часам!
	Что ваш покой? бесчувствие глубоко.
	Сон истинный от вас уже далёко.
	Не знаете веселой вы мечты;
	Ваш целый век - несносное томленье,
	И скучен сон, и скучно пробужденье,
	И дни текут средь вечной темноты.
	
	Но ежели в глуши, близ водопада,
	Что под горой клокочет и кипит,
	Прелестный сон, усталости награда,
	При шуме волн на дикой брег слетит,
	Покроет взор туманной пеленою,
	Обнимет вас, и тихою рукою
	На мягкой мох преклонит, осенит:
	О! сладостно близ шумных вод забвенье.
	Пусть долее продлится ваш покой,
	Завидно мне счастливца наслажденье.
	
	Случалось ли ненастной вам порой
	Дня зимнего, при позднем, тихом свете,
	Сидеть одним, без свечки в кабинете:
	Всё тихо вкруг; березы больше нет;
	Час-от-часу темнеет окон свет;
	На потолке какой-то призрак бродит;
	Бледнеет угль, и синеватый дым,
	Как легкий пар, в трубу виясь уходит;
	И вот, жезлом невидимым своим
	Морфей на всё неверный мрак наводит.
	Темнеет взор; "Кандид" из ваших рук,
	Закрывшися, упал в колени вдруг;
	Вздохнули вы; рука на стол валится,
	И голова с плеча на грудь катится,
	Вы дремлете! над вами мира кров:
	Нежданный сон приятней многих снов!
	
	Душевных мук волшебный исцелитель,
	Мой друг Морфей, мой давный утешитель!
	Тебе всегда я жертвовать любил,
	И ты жреца давно благословил:
	Забуду ли то время золотое,
	Забуду ли блаженный неги час,
	Когда, в углу под вечер притаясь,
	Я призывал и ждал тебя в покое...
	Я сам не рад болтливости своей,
	Но детских лет люблю воспоминанье.
	Ах! умолчу ль о мамушке моей,
	О прелести таинственных ночей,
	Когда в чепце, в старинном одеянье,
	Она, духов молитвой уклоня,
	С усердием перекрестит меня
	И шопотом рассказывать мне станет
	О мертвецах, о подвигах Бовы...
	От ужаса не шелохнусь бывало,
	Едва дыша, прижмусь под одеяло,
	Не чувствуя ни ног, ни головы.
	Под образом простой ночник из глины
	Чуть освещал глубокие морщины,
	Драгой антик, прабабушкин чепец
	И длинный рот, где зуба два стучало, -
	Всё в душу страх невольный поселяло.
	Я трепетал - и тихо наконец
	Томленье сна на очи упадало.
	Тогда толпой с лазурной высоты
	На лотке роз крылатые мечты,
	Волшебники, волшебницы слетали,
	Обманами мой сон обворожали.
	Терялся я в порыве сладких дум;
	В глуши лесной, средь муромских пустыней
	Встречал лихих Полканов и Добрыней,
	И в вымыслах носился юный ум...
	
	Но вы прошли, о ночи безмятежны!
	И юности уж возраст наступил...
	Подайте мне Альбана кисти нежны,
	И я мечту младой любви вкусил.
	И где ж она? Восторгами родилась,
	И в тот же миг восторгом истребилась.
	Проснулся я; ищу на небе день,
	Но всё молчит; луна во тьме сокрылась
	И вкруг меня глубокой ночи тень.
	Но сон мой тих! беспечный сын Парнаса
	В ночной тиши я с рифмою не бьюсь,
	Не вижу ввек ни Феба, ни Пегаса,
	Ни старый двор каких-то старых муз.
	
	Я не герой, по лаврам не тоскую:
	Спокойствием и негой не торгую,
	Не чудится мне ночью грозный бой;
	Я не богач - и лаем пес привратный
	Не возмущал мечты моей приятной;
	Я не злодей, с волненьем и тоской
	Не зрю во сне кровавых приведений,
	Убийственных детей предрассуждений
	И в поздний час ужасный бледный Страх
	Не хмурится угрюмо в головах.

КЖ. В. М. ВОЛКОНСКОЙ.

	
	On peut tres bien, mademoiselle,
	Vous prendre pour une maquerelle,
	Ou pour une vieille guenon,
	Mais pour une grace, - oh, mon Dieu, non.

ЭКСПРОМПТ НА АГАРЕВУ.

	
	В молчаньи пред тобой сижу.
	Напрасно чувствую мученье,
	Напрасно на тебя гляжу:
	Того уж верно не скажу,
	Что говорит воображенье.

ОКНО.

	
	Недавно темною порою,
	Когда пустынная луна
	Текла туманною стезею,
	Я видел - дева у окна
	Одна задумчиво сидела,
	Дышала в тайном страхе грудь,
	Она с волнением глядела
	На темный под холмами путь.
	Я здесь! - шепнули торопливо.
	И дева трепетной рукой
	Окно открыла боязливо.....
	Луна покрылась темнотой. -
	"Счастливец! - молвил я с тоскою:
	Тебя веселье ждет одно.
	Когда ж вечернею порою
	И мне откроется окно?"
	К ЖУКОВСКОМУ.

	
	Благослови, поэт!... В тиши Парнасской сени
	Я с трепетом склонил пред музами колени:
	Опасною тропой с надеждой полетел,
	Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел.
	
	Страшусь, неопытный, бесславного паденья,
	Но пылкого смирить не в силах я влеченья,
	Не грозный приговор на гибель внемлю я:
	Сокрытого в веках священный судия,*
	Страж верный прошлых лет, наперсник Муз любимый
	И бледной зависти предмет неколебимый
	Приветливым меня вниманьем ободрил;
	И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил;
	И славный старец наш, царей певец избранный,**
	Крылатым Гением и Грацией венчанный,
	В слезах обнял меня дрожащею рукой
	И счастье мне предрек, незнаемое мной.
	И ты, природою на песни обреченный!
	Не ты ль мне руку дал в завет любви священный?
	Могу ль забыть я час, когда перед тобой
	Безмолвный я стоял, и молнийной струей -
	Душа к возвышенной душе твоей летела
	И, тайно съединясь, в восторгах пламенела, -
	Нет, нет! решился я - без страха в трудный путь
	Отважной верою исполнилася грудь.
	Творцы бессмертные, питомцы вдохновенья!...
	Вы цель мне кажете в туманах отдаленья,
	Лечу к безвестному отважною мечтой,
	И, мнится, Гений ваш промчался надо мной!
	
	Но что? Под грозною Парнасскою скалою
	Какое зрелище открылось предо мною?
	В ужасной темноте пещерной глубины
	Вражды и Зависти угрюмые сыны,
	Возвышенных творцов Зоилы записные
	Сидят - Бессмыслицы дружины боевые.
	Далеко диких лир несется резкой вой,
	Варяжские стихи визжит Варягов строй.
	Смех общий им ответ; над мрачными толпами
	Во мгле два призрака склонилися главами.
	Один на груды сел и прозы и стихов -
	Тяжелые плоды полунощных трудов,
	Усопших од, поэм забвенные могилы!
	С улыбкой внемлет вой стопосложитель хилый:
	Пред ним растерзанный стенает Тилимах;
	Железное перо скрыпит в его перстах
	И тянет за собой Гекзаметры сухие,
	Спондеи жесткие и Дактилы тугие.
	Ретивой Музою прославленный певец,
	Гордись - ты Мевия надутый образец!
	Но кто другой, в дыму безумного куренья,
	Стоит среди толпы друзей непросвещенья?
	Торжественной хвалы к нему несется шум:
	А он - он рифмою попрал и Вкус и Ум;
	Ты ль это, слабое дитя чужих уроков,
	Завистливый гордец, холодный Сумароков,
	Без силы, без огня, с посредственным умом,
	Предрассуждениям обязанный венцом
	И с Пинда сброшенный и проклятый Расином?
	Ему ли, карлику, тягаться с исполином?
	Ему ль оспоривать тот лавровый венец,
	В котором возблистал бессмертный наш певец,
	Веселье россиян, полунощное диво?..***
	Нет! в тихой Лете он потонет молчаливо,
	Уж на челе его забвения печать,
	Предбудущим векам что мог он передать?
	Страшилась Грация цинической свирели,
	И персты грубые на лире костенели.
	Пусть будет Мевием в речах превознесен -
	Явится Депрео, исчезнет Шапелен.
	
	И что ж? всегда смешным останется смешное;
	Невежду пестует Невежество слепое.
	Оно сокрыло их во мрачный свой приют;
	Там прозу и стихи отважно все куют,
	Там все враги Наук, все глухи - лишь не немы,
	Те слогом Никона печатают поэмы,
	Одни славянских од громады громоздят,
	Другие в бешеных Трагедиях хрипят,
	Тот, верный своему мятежному союзу,
	На сцену возведя зевающую Музу,
	Бессмертных Гениев сорвать с Парнасса мнит.
	Рука содрогнулась, удар его скользит,
	Вотще бросается с завистливым кинжалом,
	Куплетом ранен он, низвержен в прах Журналом, -
	При свистах Критики к собратьям он бежит....
	И маковый венец Феспису ими свит.
	Все, руку положив на том "Тилимахиды",
	Клянутся отомстить сотрудников обиды,
	Волнуясь восстают неистовой толпой.
	Беда, кто в свет рожден с чувствительной душой!
	Кто тайно мог пленить красавиц нежной лирой,
	Кто смело просвистал шутливою сатирой,
	Кто выражается правдивым языком,
	И русской Глупости не хочет бить челом!.
	Он враг Отечества, он сеятель разврата!
	И речи сыплются дождем на сопостата.
	
	И вы восстаньте же, Парнасские жрецы
	Природой и трудом воспитанны певцы
	В счастливой ереси и Вкуса и Ученья,
	Разите дерзостных друзей Непросвещенья.
	Отмститель Гения, друг истинны, поэт!
	Лиющая с небес и жизнь и вечный свет,
	Стрелою гибели десница Аполлона
	Сражает наконец ужасного Пифона.
	Смотрите: поражен враждебными стрелами,
	С потухшим факелом, с недвижными крылами
	К вам Озерова дух взывает: други! месть!..
	Вам оскорбленный вкус, вам Знанья дали весть -
	Летите на врагов: и Феб и Музы с вами!
	Разите варваров кровавыми стихами;
	Невежество, смирясь, потупит хладный взор,
	Спесивых риторов безграмотный собор...
	
	Но вижу: возвещать нам истины опасно,
	Уж Мевий на меня нахмурился ужасно,
	И смертный приговор талантам возгремел.
	Гонения терпеть ужель и мой удел?
	Что нужды? смело в даль, дорогою прямою,
	Ученью руку дав, поддержанный тобою,
	Их злобы не страшусь; мне твердый Карамзин,
	Мне ты пример. Что крик безумных сих дружин?
	Пускай беседуют отверженные Феба;
	Им прозы, ни стихов не послан дар от неба.
	Их слава - им же стыд; творенья - смех уму;
	И в тьме возникшие низвергнутся во тьму.
	
	* Карамзин.
	** Державин.
	*** Ломоносов.
	ОСЕННЕЕ УТРО.

	
	Поднялся шум; свирелью полевой
	Оглашено мое уединенье,
	И с образом любовницы драгой
	Последнее слетело сновиденье.
	С небес уже скатилась ночи тень
	
	Взошла заря, блистает бледный день -
	А вкруг меня глухое запустенье...
	Уж нет ее.... я был у берегов,
	Где милая ходила в вечер ясный;
	На берегу, на зелени лугов
	Я не нашел чуть видимых следов,
	Оставленных ногой ее прекрасной;
	Задумчиво бродя в глуши лесов,
	Произносил я имя несравненной;
	Я звал ее - и глас уединенный
	Пустых долин позвал ее в дали.
	К ручью пришел, мечтами привлеченный;
	Его струи медлительно текли,
	Не трепетал в них образ незабвенный. -
	Уж нет ее!... До сладостной весны
	Простился я с блаженством и с душою. -
	Уж осени холодною рукою
	Главы берез и лип обнажены,
	Она шумит в дубравах опустелых;
	Там день и ночь кружится желтый лист,
	Стоит туман на волнах охладелых,
	И слышится мгновенный ветра свист.
	Поля, холмы, знакомые дубравы!
	Хранители священной тишины!
	Свидетели моей тоски, забавы!
	Забыты вы.... до сладостной весны!

РАЗЛУКА.

	
	Когда пробил последний счастью час,
	Когда в слезах над бездной я проснулся,
	И, трепетный, уже в последний раз
	К руке твоей устами прикоснулся -
	
	Да! помню всё; я сердцем ужаснулся,
	Но заглушал несносную печаль;
	Я говорил: "Не вечная разлука
	Все радости уносит ныне в даль.
	Забудемся, в мечтах потонет мука;
	Уныние, губительная скука
	Пустынника приют не посетят;
	Мою печаль усладой Муза встретит;
	Утешусь я - и дружбы тихой взгляд
	Души моей холодный мрак осветит".
	
	   Как мало я любовь и сердце знал!
	Часы идут, за ними дни проходят,
	Но горестям отрады не приводят
	И не несут забвения фиал.
	О милая, повсюду ты со мною:
	Но я уныл и в тайне я грущу.
	Блеснет ли день за синею горою,
	Взойдет ли ночь с осеннею луною -
	Я всё тебя, прелестный друг, ищу;
	Засну ли я, лишь о тебе мечтаю, -
	Одну тебя в неверном вижу сне;
	Задумаюсь - невольно призываю,
	Заслушаюсь - твой голос слышен мне.
	Рассеянный сижу между друзьями,
	Невнятен мне их шумный разговор,
	Гляжу на них недвижными глазами,
	Не узнает уж их мой хладный взор!
	
	   И ты со мной, о Лира, приуныла
	
	Наперсница души моей больной! -
	Твоей струны печален звон глухой,
	И лишь любви ты голос не забыла!..
	О верная, грусти, грусти со мной,
	Пускай твои небрежные напевы
	Изобразят уныние мое,
	И, слушая бряцание твое,
	Пускай вздохнут задумчивые девы.

ИСТИНА.

	
	Издавна мудрые искали
	Забытых Истины следов
	И долго, долго толковали
	Давнишни толки стариков.
	Твердили: "Истина нагая
	В колодез убралась тайком",
	И, дружно воду выпивая,
	Кричали: "Здесь ее найдем!"
	
	Но кто-то, смертных благодетель
	(И чуть ли не старик Силен),
	Их важной глупости свидетель,
	Водой и криком утомлен,
	Оставил невидимку нашу,
	Подумал первый о вине
	И, осушив до капли чашу,
	Увидел Истину на дне.

НА ПУЧКОВУ.

	
	Зачем кричишь ты, что ты дева
	На каждом девственном стихе?
	О, вижу я, певица Эва,
	Хлопочешь ты о женихе.

ДЯДЕ, НАЗВАВШЕМУ СОЧИНИТЕЛЯ БРАТОМ.

	
	Я не совсем еще рассудок потерял
	От рифм бахических - шатаясь на Пегасе -
	Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад.
	Нет, нет - вы мне совсем не брат:
	Вы дядя мне и на Парнасе.